Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь
На свете не было ученицы прилежнее, чем Эстрелья. Она впитывала каждое слово Фьяммы и, уходя, унесла с собой все ее советы. Теперь это была другая женщина — уверенная в себе, высоко несущая голову.
Чем больше она перенимала от Фьяммы, тем больше чувствовала себя самой собой.
После Эстрельи на прием была записана пироманка Консепсьон Сьенфуэгос, элегантная и представительная женщина из высшего света, совершившая один из самых ужасных поджогов за всю историю города. Еще подростком в летнем лагере в горах она, напуганная извещением о приближающемся урагане, подожгла сухое дерево. Как раз в то время налетел сильный ветер, и за считаные секунды огонь охватил огромную территорию. Лес на горах пылал несколько недель, сгорел не один гектар. Власти так и не смогли найти виновного. С годами благодаря длительному лечению, усилиям семьи и замужеству Консепсьон избавилась от своей мании. Но в последнее время странные желания снова завладели ею. Она постоянно пребывала в состоянии нервного возбуждения, и единственным способом снять его был поджог. Она носила в сумочке целый арсенал — зажигалок и спичек, лежавших в ней, хватило бы на всех завзятых курильщиков города.
Муж Консепсьон был почетным председателем корпорации пожарных Гармендии-дель-Вьенто и даже не подозревал о проблемах жены. А Консепсьон приходила в ужас от одной мысли, что тайна может раскрыться. В предыдущий свой визит к Фьямме она, дожидаясь своей очереди в приемной, не смогла подавить в себе желания увидеть пламя. И пока толстая секретарша сплетничала с кем-то по телефону, забралась к ней под стол и подожгла ее юбку. Бедная секретарша визжала как сумасшедшая, пока бежала в ванную, чтобы под душем загасить пылавшую на ней широкую юбку. А потом, мокрая и опаленная, заявила, что с нее хватит, что она больше здесь не работает, что устала от сумасшедших, прикидывающихся святыми. И ушла, хлопнув дверью. Так что Фьямма с некоторым беспокойством ожидала следующего визита Консепсьон. Она позаботилась о том, чтобы не заставлять Консепсьон ждать — вдруг та занервничает и опять что-нибудь подожжет? Убрала все предметы, которые могут гореть: свечи, индийские палочки-благовония, лампы с ароматными маслами — все было спрятано в шкафы. В ту минуту, когда Консепсьон Сьенфуэгос открывала входную дверь, приемная Фьяммы и ее кабинет были совершенно готовы принять ее.
Фьямма была почти уверена, что причина странного поведения этой женщины — в сексуальной неудовлетворенности. Огонь был символом ее сексуальности. Жар, исходящий от пламени, был эквивалентом возбуждения. Страсть к поджигательству, проявившаяся впервые, когда Консепсьон была подростком, и потом утихшая, вспыхнула с новой силой, после того как ее муж увлекся парусным спортом, причем настолько, что плотские утехи просто перестали для него существовать. "Он променял меня на яхту", — жаловалась, рыдая, Консепсьон. Нужно было направить ее энергию в другое русло. Применить метод изменения поведения. Перед Фьяммой стояла трудная задача — она не знала ни одного случая, когда пиромана удавалось полностью отучить от поджогов. Так что справиться с проблемой Консепсьон было для нее делом чести и испытанием ее профессионализма.
Прошло несколько часов. Фьямма выслушивала различные истории. А думала только об одном: она хотела вернуться на вчерашнюю выставку. Хотела найти Давида Пьедру и извиниться за свое невежество и глупость. Но на самом деле это был лишь предлог, который она выдумала, чтобы оправдать свое желание снова увидеть человека, который — хотя она сама себе не признавалась в этом — необычайно привлекал ее. Ее неосознанно притягивало в нем то, что он был воплощением ее давней мечты. Он был скульптор, художник — а именно об этом она мечтала всем сердцем еще тогда, когда желания ее были чисты и наивны. Ее восхищала тонкая восприимчивость Давида Пьедры (на самом деле в этом заключалась общность их натур) — одним словом, ей нравилось в нем то, чем она сама обладала и что, казалось, давным-давно похоронила в себе вместе с разбитыми юношескими мечтами.
После работы она не пошла домой. Оставила сообщение на автоответчике мобильного телефона Мартина, предупредив, что вернется поздно. Перед тем как выйти на улицу, посмотрелась в зеркало, хотя очень давно этого не делала — ей было все равно, как она выглядит. Впрочем, Фьямме не нужно было прилагать особых усилий для того, чтобы выглядеть хорошо: несмотря на возраст, она всегда казалась молодой и свежей, даже когда уставала. Кожа ее была по-прежнему белой, а на щеках проступал естественный румянец. Ей никто не дал бы ее лет. Иногда, правда, Фьямма сознательно "старила" себя: надевала очки или собирала волосы в старомодный пучок. Она прибегала к таким уловкам, когда к ней на прием приходила какая-нибудь пожилая пациентка. В таком случае важно было казаться старше и серьезнее, чтобы пациентка почувствовала доверие.
Фьямма распустила волосы, и водопад черных локонов обрушился на ее плечи. Их цвет контрастировал с цветом блузки — Фьямма, как почти всегда днем, была в белом. Она очень любила этот цвет, говорила, что он единственный, в котором собраны все цвета радуги, и что он лучше всего отражает солнечный свет. В ее шкафу висело множество белоснежных льняных блузок одного и того же фасона.
Фьямма вышла на улицу, и на нее пахнуло ароматом цветущих апельсиновых деревьев. Ей показалось, что весь город пропитан этим весенним запахом. Но это было не так: просто у самой Фьяммы было весеннее настроение. Она задержалась перед витриной магазина женского белья — того самого магазина, в котором много дней назад покупала новое белье Эстрелья, — и очень удивилась, поняв, что разглядывает вещи, которые раньше никогда бы ее не заинтересовали. Она шла, улыбаясь каждому встречному.
Свернув в переулок Полумесяца, Фьямма остановилась возле киоска напротив входа в галерею, где была выставка Давида Пьедры, купила какой-то журнал и, делая вид, что читает, стала ждать.
Краем глаза она разглядела фигуру Давида в глубине галереи: он давал указания рабочему, переносившему на новое место тяжелую гипсовую скульптуру. Поняв, что он выйдет не скоро, Фьямма решила зайти в соседнее кафе — вести наблюдение оттуда было приятнее и удобнее.
Прождав почти час и выпив неимоверное количество кофе, Фьямма наконец увидела, как Давид Пьедра выходит из помещения галереи на улицу, переходит на другую сторону улицы и направляется в сторону того самого кафе, за одним из столиков которого сидела она. Давид направлялся туда не потому, что заметил Фьямму, — просто ему захотелось пить, а кафе располагалось как раз напротив галереи.
