Барбара Брэдфорд - Помни
Родители убедили Ники купить эту квартиру четыре года назад, и теперь она была счастлива, что послушалась их. Это был ее дом в истинном смысле слова — ее пристанище, в котором она отдыхала в перерывах между поездками и командировками.
Бело-голубая кухня, сверкавшая чистотой, была современна и удобна. Ники налила себе еще стакан содовой и вернулась в кабинет.
Упав на софу, она положила ноги на кофейный столик и обратилась мыслями к Кли и их роману, вспоминая, что сказал ей Арч — сначала на службе, а потом за обедом.
У него все выходило гладко, но, по ее мнению, он упрощал дело. У нее все еще не было уверенности, что ей удастся свести воедино отношения с Кли, замужество, жизнь в Париже и карьеру на американском телевидении, требовавшую ее присутствия в Нью-Йорке хотя бы время от времени.
«Ну конечно же, ты сможешь, ты справишься», — нашептывал ей внутренний голос.
«Как знать, может, и так», — подумала она и рассмеялась вслух. Как и большинству молодых современных женщин, ей хотелось многого. Всего и сразу. А потом еще ну совсем чуть-чуть. Возможно ли такое?
А вдруг, если они с Кли поженятся, он захочет ребенка? Но захочет ли она? Иногда она отвечала себе «да», иногда — «нет», особенно в те дни, когда вспоминала, о каких ужасах ей приходится рассказывать изо дня в день. Да и кто захочет рожать ребенка в таком сумасшедшем мире? Только сумасшедшая.
Ее мать, историк, не уставала повторять, что мир всегда был ужасен, с незапамятных времен.
«Ты не должна, ты не можешь существовать с такими представлениями о жизни, — сказала она совсем недавно. — Если бы на протяжении веков все думали точно так же, как ты, и не заводили бы детей лишь потому, что мир такой злой, ужасный и гадкий, род человеческий давно бы исчез с лица земли».
«Мать — мудрая женщина, кто спорит. И все же…» — думала Ники, тяжело вздыхая. Положив голову на обтянутые вощеным ситцем диванные подушки, она закрыла глаза и отдалась потоку мыслей.
В некотором смысле все сводилось к ее отношению к Кли. Она привязалась к нему, и страсть ее не знает границ. Но вот любит ли она его? А если и любит, то достаточно ли сильно для того, чтобы связать с ним жизнь навсегда? Что, если это лишь мимолетное увлечение? Ответа на этот вопрос она не знала. Да и он хоть и сказал ей пару раз, что любит ее, больше она от него этого не слышала. О женитьбе же он и вовсе не упоминал. Но хочет ли она выйти за него замуж? «Не знаю», — сказала она себе.
Ники открыла глаза и села, внезапно разозлившись на себя. Ну почему она все время колеблется? И на этот вопрос ответа у нее не было, по крайней мере точного ответа. Да, она полностью осознает, как важна для нее карьера. Работа вошла в ее плоть и кровь. Уж не в этом ли все дело? Не это ли главное препятствие? К тому же Кли живет в Париже, и ему нравится жить там, вряд ли он собирается переселиться обратно в Штаты. А она живет в Нью-Йорке и должна оставаться здесь, где находится ее компания. Кроме того, она не последнее лицо на американском телевидении. «Может быть, причина сомнений в том, — призналась она себе, — что я не готова поставить под угрозу свою блестящую карьеру?»
Ники машинально посмотрела на часы. Было без десяти минут семь, пора включать Эй-ти-эн, смотреть вечерний выпуск новостей своей собственной компании с ведущим Майком Фаулером, с которым они дружны.
Она подошла к стеллажу, где стоял телевизор, включила его и вернулась на диван.
Сначала шли местные нью-йоркские новости, и Ники слушала вполуха и смотрела вполглаза. Она взяла с журнального столика свежий номер «Тайм», нашла раздел, касающийся прессы, и стала читать.
Некоторое время спустя, услышав бравурные звуки знакомой музыкальной заставки, предварявшей вечерние выпуски новостей Эй-ти-эн, Ники подняла голову.
На экране показался Майк. Выглядел он прекрасно и держался уверенно. Как всегда. Как и Питер Дженнингс с Эй-би-си, Майк был красавцем, и к тому же великолепным журналистом. По ее мнению, Питеру и Майку не было равных. Первоклассные репортеры, они сразу ухватывали суть дела. Их сообщения были содержательны и взвешенны. Они пользовались огромной популярностью.
Прислушиваясь к тому, как Майк перечисляет главные события дня, Ники продолжала читать статью в «Тайм». Начались подробные сообщения.
Услышав голос римского корреспондента Тони Джонсона, Ники оторвалась от журнала и насторожилась.
Тони рассказывал о стрельбе на политическом митинге близ Рима. Какой-то ненормальный, вооруженный автоматом, открыл беспорядочную стрельбу по толпе и ранил несколько человек. По слухам, нападение было не чем иным, как попыткой политического убийства со стороны соперничающей партии.
Камера отъехала от Тони и медленно панорамировала площадь. На секунду она задержалась на кучке людей слева от трибуны и выхватила одно из лиц.
Ники привстала.
— Чарльз! — выдохнула она. — Это же Чарльз!
Да нет же, это невозможно. Он мертв. Она замерла словно громом пораженная.
Чарльз Деверо покончил жизнь самоубийством два с половиной года назад, всего за несколько недель до назначенной свадьбы. Как мог он оказаться в Риме, да еще целым и невредимым? Нет, это не Чарльз. Не может быть. Чарльз утопился у побережья Англии. В этом не было сомнений. Вот только тела его так и не нашли.
Вдруг Ники осенило: да, это был он. Чарльз жив. Непонятно только, как такое могло случиться? Почему он исчез из ее жизни? Что ей теперь делать? И делать ли что-то вообще?
Часть третья
Заговорщики
Фальшивое лицо должно прятать то,
Что известно фальшивому сердцу.
Уильям Шекспир19
Дом, где жила Анна Деверо, был старый, очень старый, а также известный своим прошлым и несравненной красотой.
Назывался он Пулленбрук и находился на низком лесистом плато в лощине у подножия холмов Саут-Даунс. Расположенный в самом сердце заповедного Суссекса, дом казался укромным, несмотря на внушительные размеры. Складки пастбищ скрывали его, и по мере приближения верхушки труб становились видны лишь в последний момент. Потом сквозь густые кроны высоченных деревьев на краю парка вдруг представал взору и сам огромный дом, так что у новичков невольно захватывало дух.
Построенное в 1565 году дальним предком Анны, поместье было типичнейшим сооружением эпохи Тюдоров, в особенности елизаветинского периода, о чем неоспоримо свидетельствовали серые каменные стены, наполовину деревянные фронтоны, огромные окна со свинцовыми переплетами, квадратные эркеры и многочисленные трубы.
