Алиса Ферней - Речи любовные
— Мы с Луизой всегда перед сном миримся, но в остальном все точь-в-точь, — бросает Гийом.
***
Ох и повеселились же они, рассказывая о своих ссорах с женами. Это был бальзам на сердце Макса. Должно же быть хоть какое-то успокоительное у людей, живущих одной судьбой. Никому не дано избежать боли.
Переплетение сердец и людей — общая участь. Принцип общности, разделенности значит для этих мужчин больше, чем для кого-либо другого, поскольку они похожи: активные, умные, обеспеченные, обладающие властью над подчиненными. У них это было и будет.
— Ты меня утешил, — сказал Макс Жану. — Значит, у всех одно и то же.
Однако он ошибается, ведь из его дома ушла любовь, а в доме Жана она осталась. Не все ссорящиеся любят друг друга.
— Да, — задумчиво произнес Том, — видать, в каждой семье террор — главное действующее лицо. Потому-то я с этим и завязал.
— Но ты же лишил себя и семейных радостей, — заметил Марк.
— Как это? — удивился Том. — Ты что, смеешься? Все хорошее осталось при мне!
6
— Хочешь знать, почему у меня никогда, может быть, не будет ребенка? — спросила Луиза у Марии.
Та кивнула.
— Не потому, что я бесплодна после аборта, а потому, что я старая. Природа противится. А почему я старая и бездетная? Потому что всю жизнь провела в страхе заиметь детей, в страхе чем-то поделиться с другими и быть как все: потерять рассудок от любви и родить. А теперь поздно, и должно очень повезти… а еще нужно быть уверенной в том, что я хочу этого, чтобы спровоцировать удачу. Я все еще сомневаюсь, носить ли мне в себе живую плоть! Не уверена. Нет причины, почему бы мне не забеременеть, я здорова, организм не прекратил вырабатывать нужные гормоны, а если что-то и уменьшилось, так это тяга к мужу. И даже теперь в мое безграничное желание стать матерью закрадывается частичка ненависти и страха. По сути своей материнство меня отталкивает! Словно я предчувствую, какую чудовищную связь с другим существом оно порождает!
***
— Не говори так, не считай себя побежденной, не все потеряно, — уговаривает ее Мария.
— Ты добрая, — вздыхает Луиза. — Я слышала, будто Ева беременна, и снова потеряла покой. Ну не глупость ли!
— Жизнь ведь состоит не только из детей. Мои дети! Я трясусь за них, от их бед и огорчений меня всю переворачивает, я беспокоюсь из-за каждого пустяка. Это безумие. И ведь это на всю жизнь! Этому не будет конца. Иные дни я уже заранее утомлена! — Обе рассмеялись. Мария снова заговорила серьезно: — Иногда мне хочется перерезать пуповину, не мчаться как оголтелой по дороге инстинкта… Но кровь держит, не отпускает, она пульсирует и направляет нас. Дирижирует нашими чувствами. А мои родители! Стоит лишь представить, что их нет, и готово: я уже рыдаю! Когда отец замечает, что постарел, я места себе не нахожу! Но ведь это в порядке вещей, он хорошо себя чувствует, и мы счастливы. Так нет! Я уже заранее тревожусь, мысль о его кончине отравляет мне жизнь.
— А муж заставляет тебя переживать?
— Да, конечно, но иначе. Они снова рассмеялись.
— Только не говори никому! — шепнула Мария. — Если у тебя не будет ребенка, устрой как-то свою жизнь, займись чем-нибудь: напиши роман, сделай открытие, соверши подвиг, что-нибудь равнозначное ребенку.
Для Луизы самым главным в жизни было то, что ей никак не давалось: ребенок. Ее жизнь становилась все безотраднее. В погоне за любовью, которая зародится в ней и не будет ставить никаких условий, она перебывала во всех возможных лечебницах. Еще молодая женщина — ей было тридцать восемь, — она уже ощущала себя по ту сторону жизни, словно стареть без потомства было сродни все убыстряющемуся скольжению к могиле по ледяной круче одиночества. Время упущено, все меньше шансов зачать, все очевиднее: никакой самой продвинутой медицине не разместить у нее в животе плод. А поскольку наше тело — это нечто говорящее, то ее тело стало соответствующим: запястья были хрупкими, сама она была легка и беспокойна.
— У мужчин преимущество: они не стареют, как мы, — проговорила Луиза, — стоит им обзавестись молодой женой — и, каким бы ни был их возраст, у них есть шанс иметь детей.
К ним приближалась Мелюзина.
— Где черное, там Луиза, — проговорила она. Луиза невесело улыбалась:
— Я словно в трауре.
— Ты всегда носишь черное? — спросила Ева.
— Всегда, — ответила за Луизу Мелюзина. И, обняв ее за плечи, проговорила: — Открываешь шкаф Луизы — там все черно! Чулки, туфли, платья, все женские причиндалы… все черное.
Луиза смеялась. Мелюзина навалилась на нее своей тяжелой грудью, словно, едва держась на ногах, решила устроиться поудобнее. У Мелюзины было чутье, она одна чувствовала, что Луиза в депрессии. Луиза обняла Мелюзину. Ее белая кожа вся светилась в обрамлении черного платья. Она производила впечатление необыкновенно хрупкой и обнаженной.
— Почему ты так любишь черное? — спросила Ева.
— Не знаю. Откуда знать, что нас ведет и что нам нравится? — ответила Луиза, сконфузившись от слишком высокопарного стиля.
— В любом случае ей идет черное.
Вокруг глаз Луизы залегли лиловые круги, кожа была слегка увядшей.
— Вид у тебя усталый, — заметила Мелюзина.
— Так и есть.
Она не стала распространяться о бесконечных анализах: обо всех этих волоконцах цвета меда и белых шариках… Это просто безумие, сколько всего исторгается из живота бесплодной женщины, пытающейся забеременеть. Она молчала о причине своей усталости: это было не от работы, не от недосыпания по ночам, не от любовных утех, а от ожидания у телефона по возвращении из клиники: «Нет, вы не беременны, тесты отрицательные». Кто подсчитает количество слез, которое нужно сдержать в себе, чтобы продолжать любить мужчину, не умеющего понять ни страстное желание, ни отчаяние и изнеможение, и который только и умеет повторять: «Так ты испортишь свое здоровье. Они же даже не знают, не канцерогенно ли это лечение. Почему бы не взять ребенка из приюта?»
***
— А вы с мужем не думали усыновить ребенка? — спросила Ева.
Луиза покачала головой. Она не сможет привязаться к чужому чаду. Не сможет ему все прощать. «Возьми моих», — говорил ей порой Гийом. На это она даже не считала нужным отвечать. Можно ли до такой степени быть глупым? Ей даже не хотелось задумываться на эту тему, иначе можно было потерять все, в том числе и мужа.
— У меня тоже нет детей, — вступила в разговор Пенелопа своим тоненьким, как у девчонки, голоском. — У меня и мужа-то нет.
