Анхела Валвей - Охота на последнего дикого мужчину
Нужно привыкать к внешнему виду того, кто может стать моим свояком, но все же при его появлении меня пробрала дрожь, то есть налицо были все признаки панического страха, и Антонио поинтересовался, не от него ли меня трясет. Я заявила, что хотя я не робкого десятка, но он вызывает у меня некоторые опасения, на что Антонио рассмеялся, показав мне полный арсенал волчьих зубов с признаками кариеса, которым в моих снах был хорошо знаком вкус человеческого мяса. Его познакомили со всеми присутствующими, но Антонио дал понять, что только ко мне испытывает симпатию, и, выбрав меня на роль слушательницы и подруги, утащил на пятьдесят метров от всех остальных, пьющих коктейли и явно скучающих под меланхоличные звуки музыки.
Я прижимаю сумку к груди, держу ее обеими руками, обнимая, как маленького ребенка. До этой встречи с Антонио мне не казалась абсурдной идея носить в бюстгальтере чек на предъявителя на много миллионов, который завтра как можно раньше нужно отнести в банк, чтобы моя жизнь в будущем приняла приятный оборот и была вполне счастливой.
Я не отважилась оставить чек в спальне или спрятать в доме, потому что с тех пор как я разбогатела, мною овладела паранойя: я никогда не доверяла тете Мари, а этот вечер мне показался неподходящим моментом, чтобы менять о ней свое мнение. Она могла что-нибудь вынюхать, как обычно, и по нелепому стечению обстоятельств натолкнуться на мой чек и сразу им завладеть, оставив мне мои пустые чемоданы, неуверенность и разочарование.
Но все же теперь я понимаю, что прийти сюда с ним – не самая лучшая идея.
Я вижу, как блестит в лунном свете нож Антонио, и мое тело сводит судорога ужаса. Если бы этот тип знал, что у самого моего сердца спрятано такое количество презренных денег, на самом деле являющихся наследством его отца, он не стал бы мне улыбаться, как сейчас.
– У меня гнилая кровь, Кандела, и все из-за этой хи-хитрой твари, которая сбежала в Кадис. Жаль, теперь мой нож ее уже не до-достанет.
К нам приближается Гадор. Она бледна, и лунный свет, отражаясь в морской воде, придает ее лицу грязно-перламутровый оттенок. Я мысленно от всего сердца благодарю сестру за то, что она неожиданно прервала наш разговор, и в то же время чувствую тяжесть в усталой груди.
– Привет, – бормочет Гадор слабым голосом, останавливаясь передо мной. Ее платье из желтой тафты подчеркивает размеры ее воспаленных грудей и округлость бедер. – Кандела, я еду домой, мне по телефону вызвали такси. Я устала, прошлой ночью ребенок не дал мне сомкнуть глаз. Через час мама должна дать ему рожок, но лучше я покормлю его грудью, – говорит она мне на ухо. – И потом, это не такой уж большой праздник. Я даже не знаю людей, с которыми мы его отмечаем, и я уже привыкла не гулять по ночам, и мне не стоит менять привычки, – заявляет она, раздраженно поглядывая на моего соседа, который явно не замечает ее намеков.
– Как хочешь… – Я смотрю на нее и ласково улыбаюсь. – Я провожу тебя до такси.
Я беру свою сумку и прошу прощения у Антонио, который меня заверяет, что останется и подождет, пока я вернусь, чтобы продолжить наш разговор.
– Не выношу акцент твоего жениха, а тем более его братца, – говорит Гадор, когда мы уходим, оставив Антонио одного. – Им бы следовало подстричься и купить приличную одежду. Наверняка они перевозят наркотики, – устало бубнит она.
– Нет, они этим не занимаются, Гадор.
– А по-моему, занимаются.
– Хорошая новость, сестренка: Виктор переезжает в Галисию.
– Кто тебе сказал?
– Птичка нащебетала.
– Что ж, попутного ветра. Не хочу больше его видеть никогда в жизни.
Мы пересекаем пляж, не говоря больше ни слова и держа туфли в руках, пока не добираемся до тротуара набережной. У нас за спинами слышен смех, мягкий плеск волн о песок и монотонная мелодия, которая доносится из бара. Начинают прибывать новые посетители. Возможно, Коли права, и это место оживает после полуночи.
– Гадор, сделаешь мне одолжение? – спрашиваю я, останавливаясь перед старым домом, превращенным в летний пансионат, который сейчас закрыт на ремонт, хотя и выглядит вполне ухоженным. Я достаю из бюстгальтера мое сокровище и перекладываю в сумку, в отделение с молнией. Я стою спиной к Гадор, которая в ожидании такси изучает улицу, вынимаю кошелек, перекладываю его в задний карман джинсов, закрываю сумку и протягиваю ее сестре. – Отвезешь домой мою сумку, ладно? У меня там документы, и я беспокоюсь, что могу их выронить на пляже. Такая морока получать новые, когда потеряешь или украдут. Положи сумку ко мне в шкаф. Кошелек я взяла.
Сестра соглашается с рассеянным и усталым видом, думая о чем-то своем, возможно, о неверном муже. Или о своих двух детях, которых теперь ей придется растить и учить в одиночку. Она хватает мою сумку, вешает на плечо вместе со своей и поднимает руку, увидев, что из-за угла появилось такси.
– Наверное, вы к нам? – спрашивает она водителя, потом открывает заднюю дверцу машины и устраивается внутри. – До завтра. И следи за Бели, чтобы она не напилась: она уже заказала два пива, а раньше этого не делала.
– Ладно, до завтра. Постарайся отдохнуть. – Я закрываю дверцу и машу рукой. – Не потеряй мою сумку.
– Перестань, разве я когда-нибудь что-нибудь теряла?
У меня отлегло от сердца.
Глава 28
Я возвращаюсь к остальным, но ко мне приближается Антонио и опять отводит меня в наш уголок, заставляет сесть на деревянный настил, и продолжает свой монолог тихим и хриплым голосом, как будто не было никакой паузы в нашей беседе.
Я чувствую себя немного спокойнее, переложив чек в безопасное место, но присутствие Антонио по-прежнему вызывает спазмы в моем животе. У него длинные, волнистые волосы до плеч, рост примерно сто восемьдесят сантиметров. Он широк в плечах, у него натренированные мускулы, а тело такое упругое, что его брюки в районе промежности сильно потерты, поэтому материал стал прозрачен, как папиросная бумага. Иногда я искоса поглядываю на это место, боясь, что слабая ткань разорвется и вот-вот покажется одно из его яиц, весьма заинтересованных в нашем разговоре.
Бабушка говорит, что моя мать никогда в жизни не остановилась, чтобы подумать, поскольку у нее на это не было времени, она всегда ходила с животом, и если бы задумалась, сразу бы разрыдалась. В отличие от моей матери, я всегда останавливаюсь, чтобы поразмышлять и проанализировать все, что приходит на ум, даже если это происходит не в самый подходящий момент и надо торопиться. Сейчас, например, я стараюсь представить, какой должна быть женщина, способная ударить цыгана ростом сто восемьдесят сантиметров, вооруженного ножом с двойным лезвием и очень нервного. Мне кажется, что Лолес – великая женщина. Я ее помню по похоронам. Тогда вся родня явилась в похоронное бюро дона Хуана Мануэля, завывая, как души, которых не желает забирать к себе даже дьявол. У нее был свирепый взгляд, выпуклые глаза, которые не останавливались ни на одном предмете больше чем на секунду, и руки, похожие на две испанские гитары. Она на десять сантиметров выше своего мужа, а волосы, подколотые на затылке черными заколками, похоже, были слишком стянуты и сдерживали ее, как ошейник. Она так рыдала, что, казалось, у нее в каждом глазу по ведру талой воды.
