Светлана Демидова - У счастья ясные глаза
– А надо ли...
– Конечно, надо, – улыбнулся Слесарев.
Под завистливым взглядом Танечки мы с Андреем Ивановичем вышли в коридор. Я была в предобморочном состоянии и кляла себя, как только могла.
– Я вас не обманываю, – сказал он. – Вы мне правда очень понравились. Честное слово, если бы не вы, я больше не стал бы приходить к вам за книгами. Мне вполне хватило тех справочников, которые я брал в прошлый раз.
Я молчала. Что я могла ему сказать?
– В котором часу вы заканчиваете работу? – спросил он.
– В половине пятого, – с трудом выговорила я ставшие вдруг колкими и шершавыми слова.
– Вы разрешите подождать вас у библиотеки?
Я с трудом согнула деревянную шею для кивка.
– Вот и хорошо, – улыбнулся он и... – вы не поверите! – поцеловал меня в щеку.
Моя щека горела до самого конца рабочего дня, и я старалась поворачиваться ко всем другой стороной лица. Никто не должен видеть его поцелуя! Это только мое! Это только для меня!
Андрей Иванович Слесарев действительно ждал меня у дверей библиотеки. Мне очень хотелось проскользнуть мимо него каким-нибудь незаметным комаром, но, разумеется, этого сделать не удалось.
Мы шли с ним рядом по направлению к остановкам транспорта, и я в полной прострации не могла связать и двух слов. Я была уверена, что он в конце концов извинится и бросит тупоголовую библиотекаршу на произвол судьбы. Но он не бросил и довел... до своей квартиры.
Вам, наверное, трудно представить мое состояние. Кроме Романа, у меня никогда никого не было. Вы помните, как развивались наши с ним отношения. Я не знала, как бывает по-другому. Стоит ли идти с незнакомым мужчиной к нему домой? Прилично ли это? Что он про меня подумает? С другой стороны, есть ли смысл изображать из себя одуванчик, если я уже была замужем? Вопросы, один мучительней другого, бились мне прямо в виски, мешали соображать и адекватно реагировать на действия и слова Андрея Ивановича. Уже находясь в его квартире и сидя в кресле, я в изнеможении охватила голову руками и почти простонала:
– Что же мне делать?
Мне казалось, что он в это время находился на кухне, но он был где-то рядом, потому что услышал. Он опустился на стул передо мной, взял в свои руки мои, ледяные и дрожащие, и сказал:
– Ну не надо так волноваться, Альбиночка. Мы ничего плохого не делаем и не сделаем. Клянусь вам. Только то, на что вы сами согласитесь. Что плохого в том, что мы понравились друг другу? Это же так естественно. Что может быть нормальнее влечения друг к другу женщины и мужчины?
Я продолжала дрожать, а он подышал на мои холодные руки и улыбнулся:
– Какие холодные! Сейчас я накормлю вас, Альбиночка, и вам сразу станет легче.
Он ушел на кухню, а я понемножку стала выходить из состояния смятения. Потом мы действительно ужинали. Ели стандартные куриные окорочка с отварной картошкой, но мне казалось, что ничего вкуснее я никогда в жизни не ела. Было и вино – красное, душистое. Не могу вам сказать, как оно называется, потому что помню очень мало деталей того вечера, слишком уж была взволнованна.
После ужина мы разглядывали альбомы с фотографиями. Андрей оказался классным фотографом. Он фотографировал везде, где бывал, а поездил он, как оказалось, по всей стране. Я поражалась необычным ракурсам и эффектам, а он радовался как ребенок, что я прихожу в восторг от его работ. Если бы вы меня спросили, что было на снимках, в каких городах он бывал, я не смогла бы ответить. Ничего не помню, кроме моего ощущения незаслуженного праздника и возвышенного полета.
Потом мы говорили о книгах. Мне казалось, он специально затеял этот разговор для меня, библиотекаря. О чем еще говорить со мной, как не о литературе? И в конце концов я разговорилась. Я рассказала ему, как расстраивалась, когда вместо обычной библиотеки пришлось устраиваться в техническую, потому что она тогда принадлежала заводу, и у меня появилась возможность устроить дочку в хороший заводской детский сад. Потом о том, как я привыкла и к библиотеке, и к коллективу. Рассказала ему о забавных постоянных читателях, пытаясь изобразить их манеры и удивляясь тому, что неожиданно-таки проснулись у меня некоторые, весьма скромные, способности к лицедейству. Потом речь зашла о редких изданиях, и он подивился тому, что, оказывается, существуют редкие издания и технической литературы.
Словом, вечер прошел очень мило. Когда я засобиралась домой, Андрей не стал удерживать. Он тоже надел куртку, чтобы проводить до дому. И уже в дверях, почти на выходе, он вдруг резко развернул меня к себе лицом и сказал:
– Альбина, вы, конечно, можете сейчас уйти, а я могу ухаживать за вами столько, сколько вам понадобится, чтобы привыкнуть ко мне, но... Но мы с вами уже не юные люди! Мы оба знаем, чем все кончается... Все равно одним... Может, вам не стоит уходить?
Пока я судорожно ловила ртом воздух, не зная, что ответить на эту его правду, он обнял меня и так поцеловал, как и не снилось моему Роману. И я, пронзенная его поцелуем, как отравленной стрелой, осталась. Потом было все то, о чем он только что говорил. Этой ночи я не забуду никогда. Может быть, Дюбарев со своей второй женой тоже уже обучился всем этим премудростям, но пока мы жили вместе, ни о чем таком я даже не подозревала.
Конечно, я видела всякие фильмы, но мне почему-то казалось, что это и есть только фильмы, что в жизни так не бывает, потому что не нужно, ибо эффект все равно один. Как же я ошибалась... Мне было так хорошо с Андреем! В полумраке его комнаты, освещенной голубоватым ночником, свивались и развивались наши тела и тени на стенах, звучала тихая пронзительная музыка. Ни Роман, ни я не догадывались, что в такие моменты можно включать магнитофон. Как много может сделать музыка! Она может превратить соитие в таинство, в колдовской обряд, в мистерию.
Мы не спали всю ночь. Оторвавшись друг от друга, опять пили красное сладкое вино, после чего винно-пряными становились губы. Потом шли в душ. Он губами собирал теплые капли с моего тела, а я гнала от себя мысли о том, что все это должно когда-нибудь кончиться.
Это кончилось под утро. Я пришла в библиотеку с провалившимися в темные круги глазами и с остановившимся взглядом. Ночью я была счастлива, а утром стала противна самой себе. Похотливая гнусная баба! Когда я явлюсь с лицом в поцелуях домой, что скажет Сонечка?
Сонечка ничего не говорила целую неделю, потому что дома я не появлялась. Я наплела ей с три короба о болезни тети Наташи. Честное слово, я сама не посмела бы. Это за меня Наташа и придумала, и даже поговорила с Сонечкой фальшиво-хриплым, якобы больным голосом.
Мы с Андреем предавались любви целую неделю. Я осунулась и побледнела окончательно. Берта Эммануиловна даже сказала мне, что стоит немного охолонуть (так она выразилась), потому что вся жизнь еще впереди, а от меня, как от Кентервильского приведения, скоро начнут шарахаться читатели.
