Нора Робертс - Удивительная женщина
— Да. — Ему было неловко. Этого он не ожидал. Ее мягкие прямые волосы были стянуты банданой. Он хотел распустить их, почувствовать на своих руках, как ночью. — Хорошо провела время?
— Что?
— Хорошо провела время? — Мясо зашипело. — С твоей подругой.
— А-а, миссис Каттерман? Она очень милая. — Эбби коротко подсчитала, сколько же предметов мебели она вычистила. Отбросив эти мысли, она принялась искать томатную пасту, чтобы приготовить соус для гарнира. — Дождь собирается, — заметила она. — Думаю, мальчики до дождя домой не доберутся.
— Тебе звонили.
— Кто?
— Какая-то Бетти из родительского комитета.
— По поводу продажи домашней выпечки? — Эбби со вздохом открыла банку с томатной пастой. Шум электрической открывалки банок звучал как землетрясение. Интересно, спрашивала она себя, как долго ей удастся таиться за рутинной работой? — Кексы?
— Три дюжины. Она уверена, что на тебя можно положиться.
— Добрая старая надежная Эбби, — насмешливо, но без сарказма произнесла она. — Когда они ей нужны?
— В следующую среду.
— О'кей. — В воцарившемся молчании она разбавила пасту и добавила специй. Любимые спагетти Бена, думала она. Он уплетает их, словно вовек еды не видал. Она сейчас не знала, сможет ли когда-нибудь есть снова. — Полагаю, ты хотел задать мне ряд вопросов?
— Несколько.
— Я закончу через минуту. Если мы сможем поговорить, пока я буду стирать… — Она осеклась, когда он коснулся ее плеча. Не зная, чего от него ожидать, она медленно повернулась. Он снова смотрел на нее, смотрел глубоко и пристально. Как бы ей хотелось понять, что он ищет?
Когда он поцеловал ее, мягко, нежно, ее сердце растаяло, словно масло.
— Ах, Дилан! — Она прерывисто задышала и обняла его. — Я боялась, ты будешь сожалеть.
— О чем? — Господи, как хорошо чувствовать ее рядом. Это не имеет значения, говорил он себе, но это имеет очень большое задание.
— О вчерашней ночи.
— Нет, я ни о чем не жалею. Я потрясен.
— Правда? — Веря ему только наполовину, она отодвинулась.
— Да, правда. — Он улыбнулся, чувствуя несказанное облегчение, и он снова поцеловал ее. — Я без тебя соскучился.
— Ну, вот и чудно! — Она провела рукой по его спине и крепче прижалась к нему. — Просто замечательно!
— Хочешь улизнуть?
Она засмеялась и запрокинула голову.
— Улизнуть?
— Именно. Похоже, ты никогда в жизни не прогуливала.
— Я никогда не задерживалась в одной школе настолько долго, чтобы стать заядлой прогульщицей. Кроме того, собирается дождь. Какая радость шататься под дождем?
— Пойдем наверх, я покажу.
Она снова засмеялась, но округлила глаза, поняв, что он говорит серьезно.
— Дилан, через пару часов ребята будут дома!
— За пару часов ты успеешь выполнить работу целого дня. — Дилан импульсивно сгреб Эбби в объятия. Ему приятно было слышать ее быстрый смех, видеть широко открытые от удивления глаза.
Ее сердце стучало, когда он вынес ее из кухни. Это было захватывающе, интимно. Эбби уткнулась лицом в его шею и пробормотала:
— Ни у кого из нас скоро не останется чистых носков!
— И только мы с тобой будем знать почему.
Они занимались любовью быстро, отчаянно, с самозабвением, которого она никогда раньше не испытывала. Одежда была беспорядочно разбросана по комнате. Занавески отдернуты, впуская в комнату мягкий предсумеречный свет. Он унес ее туда, где она никогда не бывала, туда, куда она наверняка побоялась бы отправиться с кем-нибудь другим. Как у ребенка, впервые катающегося на «Русских горках», у нее перехватывало дыхание, но она неслась все дальше и дальше.
Он чувствовал себя свободным, невероятно свободным, когда они неистовствовали, не размыкая объятий. Ее тело было горячим, как печка, и открытым ему, открытым для всего, чему он мог ее научить. Она была податлива, она была сильна. И она принадлежала ему. Поразительно ловкая, она выгибалась, теряясь в безотчетном удовольствии. Не в силах получить достаточно, он поднимался вместе с ней. В какой-то момент они оказались на постели, и их тела сливались, руки с руками, бедра с бедрами. То напряженные, то раскованные, то расслабленные, они двигались в унисон.
По окнам забарабанил медленный, ровный дождь.
Их ритм тоже замедлился и выровнялся по мере того, как страсть перерастала в нетерпение. На смену неистовству пришли тихие вздохи и мягкие движения. К чему порывистость? Постель была широкой и мягкой, тихий дождик успокаивал. Они брали друг у друга все приятное и простое, что могут дать друг другу любовники и никто больше.
Он чувствовал запах ее кожи, теплой от удовольствия, влажной от возбуждения. Никогда еще она не знала более пьянящего аромата. Ее пальцы гладили ему спину, и его мускулы податливо сжимались. Она никогда не чувствовала в себе сил, которые могли бы так возбуждать.
Они глубоко ушли в свой собственный мир, туда, где больше не слышен был дождь. Она нашла то, что ей так необходимо было найти, — доброту, сочувствие.
Сколько в ней пластов: ясность, мудрость, страсть. Он спрашивал себя, откроет ли он когда-нибудь их все. Видя одну ее сторону, он узнавал упрямую женщину, которая отбросила всякую осторожность, семью и семейные ценности ради такой мимолетной вещи, как любовь. С другой стороны, он видел уязвимость и самообладание. Он чувствовал, что обязательно должен узнать ее, сложить воедино две ее ипостаси. Эбби стала его навязчивой идеей. Но когда желания достигали наивысшей точки, а чувства плыли, значение имело только то, что она здесь, с ним.
Руки, некогда неуверенные, гладили его так, словно всегда его знали. Губы, некогда неуверенные, сливались с его губами так, будто больше никакой вкус на свете им был не нужен. Ее длинное, гибкое тело без всяких комплексов стремилось к его телу. Ее руки и ноги обволакивали его, как теплый шелк. Страсть бурлила в них, переливаясь через край…
Эбби спускалась по лестнице, в восторге от себя, когда дверь распахнулась.
— Вытирайте ноги, — машинально произнесла она, засмеялась и помчалась по лестнице навстречу двум своим промокшим ребятам.
— Идет дождь, — сообщил ей Крис.
— Правда?
— Все мои тетради промокли! — Бен снял пропитанную водой шапку и кинул на пол.
— Они бы не промокли, если бы ты положил их в ранец.
— Ранцы носят только девчонки! — Он поднял шапку, на которую мать бросила укоризненный взгляд, и сунул ей в руки пачку влажных, сморщившихся тетрадей.
— Пятерка! — воскликнула Эбби, схватившись за сердце, словно такой удар был для нее непереносим. — Да ведь на них кто-то написал «Бенджамин»!
