Слишком поздно - Гувер Колин
– Смотрю, ты не умеешь держать язык за зубами, – и грубо целует меня. Ненавижу мужиков. Ненавижу. Всех ненавижу!
А он пытается просунуть мне в рот язык. Я как можно плотней сжимаю губы, вырываюсь и, вытаращив глаза, смотрю ему за спину. В этот момент дверь распахивается: входит Эйса.
Я одновременно пугаюсь и радуюсь.
Какого дьявола тут творится?
Эйса осматривает комнату и видит нас. Агент все еще лезет языком мне в рот, одновременно лапая за грудь, а я понимаю, в каком больном мире мне довелось жить: я и жду, когда Эйса спасет меня, и боюсь оставаться потом с ним наедине.
Эйса в две секунды соображает, что происходит, и его глаза наливаются гневом.
– Я же тебе, мудак, работу поручил! – кричит он, решительно направляясь к нам. Агент отпускает меня и уже оборачивается, но Эйса приставляет ствол к его голове. – Одно, сука, дело!
В ушах звенит, и больше я ничего не слышу. В глазах щиплет, по щекам текут слезы. Я накрываю уши ладонями и зажмуриваюсь.
Нет, этого не было.
Нет, нет, нет.
Агент падает прямо мне на ногу, и приходится отойти в сторону.
– Эйса, нет. Нет-нет-нет, – повторяю я, не отнимая ладоней от ушей и не открывая глаз.
– Походу, он тебя за шлюху принял, Слоун, – отвечает Эйса, схватив меня за руку. Рывком поднимает на ноги и тянет к двери. Я спотыкаюсь о тело.
Глаза я так и не открыла. В горле саднит, но я, похоже, не услышала собственного крика – в ушах все еще стоит звон. Эйса неожиданно закидывает меня себе на плечо и несет вниз.
В голове прокручиваются последние десять секунд.
«Это все не по-настоящему», – твержу я себе.
Проходит несколько мгновений, и наконец Эйса кладет меня на кровать. Я все еще слишком напугана и боюсь открыть глаза. В груди больно, не хватает воздуха, я не могу нормально дышать, могу только судорожно всхлипывать.
– Слоун, взгляни на меня, – произносит где-то над ухом Эйса.
Я медленно открываю глаза и поднимаю на него взгляд. Он опускается передо мной на колени, гладит по щекам, по волосам. На лице и на шее у него брызги крови.
Я заглядываю Эйсе в глаза: зрачки раздулись и занимают всю радужку. При виде этих двух черных пятен меня еще сильнее начинает колотить дрожь.
– Слоун, – шепчет Эйса, гладя меня по голове и хватая за подбородок. Не дает осмотреться. – Малыш, у меня плохие новости.
Что бы он ни хотел сообщить, вряд ли я это перенесу. Меня уже тошнит, и я боюсь произнести хоть слово.
– Я знаю про вас с Люком.
Сердце замирает, слезы вот-вот снова хлынут из глаз. Эйса назвал Картера Люком.
Я собираю остатки душевных сил и прикидываюсь дурочкой.
– Что еще за Люк?
Эйса приглядывается ко мне. Его зрачки чуть сужаются, а потом вновь расходятся во всю радужку. На его губах медленно расцветает улыбка, и он целует меня в лоб.
– Так я и думал, – шепчет он, отстраняясь. – Ты не виновата, Слоун. Он запудрил тебе мозги, настроил против меня. Малыш, его ведь даже не Картер зовут. Он Люк. Сама спроси.
И Эйса приподнимает меня, помогая сесть.
Передо мной вдруг оживает мой худший кошмар.
На стуле сидит Люк. Его руки скованы за спиной, а по искаженному болью лицу сразу становится ясно, как глубоко мы вляпались.
Нет.
Эйса пристально следит за моей реакцией, а я, как могу, стараюсь скрыть ужас, боль, собственные муки. Но понимание того, что мы попали в руки Эйсы, почти полностью лишает меня сил.
«Не реагируй, – говорю я себе. – Не реагируй. Не реагируй».
Снова и снова мысленно повторяю себе эту команду. То же самое велит мне взглядом и Люк.
Этого-то Эйса и добивается – моей реакции. Не дождется.
Он встает, а я задираю голову, глядя на него невинными глазами.
– Ты о чем? Почему Картер в наручниках?
Он смотрит на меня разочарованным взглядом. Как будто ждал, что я расколюсь, дескать, да, знала я, что Люк – коп под прикрытием, или да, я спала с ним.
– За дурачка меня держишь, Слоун? – Эйса не спеша оборачивается к Люку. – Тогда, я думаю, ты не станешь возражать против этого, а?
И, вскинув пистолет, он идет к Люку, совсем как к тому типу, которого пристрелил наверху.
Я срываюсь, вскакиваю с матраса и, схватив Эйсу за руку, кричу:
– Нет! Эйса, не надо!
Больших доказательств не надо: я себя выдала. Эйса не убивает Люка. Нет, он резко оборачивается и бьет меня пистолетом, да так, что я отлетаю на кровать. В голове пульсирует боль. Теперь Эйса сосредоточился на мне. В его глазах полыхает гнев.
Он накидывается на меня, хватает за руки и прижимается лбом к моему виску.
– Слоун, нет. Нет, нет, малыш. – Потом выпрямляется и смотрит на меня с болью во взгляде. – Ты впускала его?
Слезы не дают мне признаться. Они же не позволяют ничего отрицать.
Лицо Эйсы превращается в страдальческую гримасу. Сбылись самые страшные его опасения. Казалось бы, только-только человека пристрелил, а из колеи его выбивает мысль об измене.
Я отворачиваюсь и зажмуриваюсь.
Ну, вот и все.
Пришел мой конец.
Эйса утыкается лицом мне в то место, где шея переходит в плечи, и бормочет:
– Не помню, я запер дверь или нет.
Я пытаюсь осмыслить услышанное, однако сказано это было настолько невпопад, да и сердце колотится слишком сильно, что я ничего не могу взять в толк. Впрочем, когда Эйса направляется к двери, я бросаю взгляд на Люка. Его руки скованы позади спинки стула, он резко встает и вновь садится, сразу убрав руки за спину. Происходит это так быстро, что я лишь сейчас сознаю: его ведь даже не к стулу пристегнули.
Эйса, видимо, об этом и не подумал, иначе просто не повернулся бы к Люку спиной.
Он в это время запирает дверь. Я же снова смотрю на Люка – тот предостерегающе мотает головой, просит не дергаться. Он не может провести по губе пальцем и вместо этого чуть прикусывает ее и шевелит челюстью.
В ответ я подергиваю себя за прядку волос.
Эйса приваливается спиной к двери и, приложив пистолет к щеке, смотрит прямо на Люка.
– Я рассказал тебе, как первый раз ее трахнул, – говорит он. – Теперь твоя очередь.
Глава сорок первая
Эйса. Несколько лет назад
Отец стоит у окна и высматривает людей.
Он высматривает их постоянно. Говорит, что если они узнают, где мы живем, то придут и застрелят его. Потом застрелят маму, застрелят меня. А расправившись с нами, даже полиции ничего не скажут. Бросят наши тела здесь, в доме, на съедение мышам и тараканам.
– Эйса! – кричит отец, не отходя от окна и указывая на входную дверь. – Заперто? Глянь-ка!
Я уже два раза проверял замок, но отец никак не успокоится.
– Проверь еще, – говорит он всякий раз, как выглянет в окно.
Иногда он думает, что за ним придут и застрелят, а иногда ему на все наплевать; почему так – не знаю. Я падаю с дивана и ползу к двери. Ноги у меня здоровые, и я мог бы спокойно пройти до нее, однако порой мне страшно, я боюсь тех, кто может явиться и застрелить меня, поэтому под большим окном я ползу.
Проверяю дверь.
– Заперто.
Отец смотрит на меня с улыбкой:
– Спасибо, сынок.
Не люблю, когда он зовет меня сынком. Сынком он зовет меня только тогда, когда боится людей, которые хотят застрелить сперва его, а потом маму и меня. Когда отец боится, он добр и просит о помощи: подвинуть диван к двери, отключить от сети электроприборы. Сегодня я весь день ему помогал, но он так и зовет меня сынком. Мне больше нравится, когда он вообще меня не зовет, просто сидит целыми днями в кресле.
Я ползу обратно. У самого дивана отец хватает меня за руку.
– Они тут, Эйса! – шепчет он. Заставляет встать и говорит: – Тебе надо схорониться!
Сердце начинает стучать очень быстро. Я киваю.
Хотя к нам пока еще никто не приходил, отец сильно боится этих людей. Он тащит меня через гостиную, и я успеваю глянуть в окно. И никого не вижу.
Тем временем отец вытаскивает меня из дома через заднюю дверь. У крыльца опускается передо мной на колени и хватает за плечи.