Лайза Джуэлл - Холодные сердца
L
ххххх
Апрель 2011 года
Молли и Мэг молча сидели в прохладном кабинете, отделанном деревянными панелями, и старались переварить факты, которые только что им сладким голосом мягко сообщила дама по имени Стелла Ричардс.
Лорелея умерла от неизлечимой формы туберкулеза, вызванной острой нехваткой питания. В момент смерти она весила 32 килограмма, у нее осталось всего пять зубов, и она была почти лысой. Содержимое ее желудка было трудно определить, поскольку на момент смерти она не ела почти неделю. Но оказалось, что ее последней пищей был рисовый пирог и пара глотков апельсинового сока. Врачи также нашли маленькую раковую опухоль в легком, но это не было причиной ее смерти.
Это уже было слишком, Мэг перестала слушать. А думать она могла только о том, что ее мать заморила себя голодом, а потом долго и мучительно умирала в своей машине на аварийной площадке, находясь в двадцати минутах езды от деревни, в полном одиночестве. А Мэг в это время сидела в своем уютном доме, в окружении милых детишек (и, если уж на то пошло, страдая от избыточного веса), смотря по телевизору передачу «Великий пекарь Британии» и попивая хорошее вино.
– Дерьмово, – подытожила Молли.
– Ммм, – промычала в ответ Мэг. Ей прямо сейчас захотелось пойти в душ и подольше побыть там под струей горячей воды, чтобы кожа стала розовой и свежей.
– Это самое печальное и ужасное, что мне доводилось когда-либо слышать.
Мэг взглянула на дочь и накрыла ее руку своей.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Мне очень жаль. Господи, здесь совсем неподходящее место для девочки-подростка, и я даже представить себе не могла, что здесь можно услышать такое.
– Все хорошо, – сказала Молли. – Я даже рада… – Она сделала паузу, а потом сжала руку матери. – Я рада, что тебе не пришлось выслушивать все это одной.
– Невозможная женщина! – воскликнула Мэг. Ее вдруг снова захлестнуло старое раздражение и бессильная ярость, которые она носила в себе большую часть своей жизни. Она колотила ладонью по рулю. – Невозможная, смешная, глупая, ужасная женщина! Рисовый пирог. Гребаный рисовый пирог! Боже, она весила, как анорексичный подросток. Ааа! – Она снова заколотила по рулю. Она кричала довольно долго, но потом выдохлась и успокоилась. – Извини, дорогая, – сказала она. – Прости. Меня просто разобрала такая злость, такая злость…
Ее мать никогда не имела ни малейшего понятия, ни малейшего представления, как ухаживать за людьми. В том числе и за собой. Она знала, как любить их, но никогда не заботилась о них. И если бы она имела хоть толику соображения и приличия – о боже, – она никогда бы не оставила меня наедине со всем этим. Всему виной ее отвратительная грязь, дерьмо и беспорядок! Это все так… так нелепо. Вся моя семья просто отвратительна. Один отвратительнее другого. Уму непостижимо. Мэг внезапно замолчала. Это уже было слишком. Слишком для нее.
Молли посмотрела на мать.
– Ты в порядке, мам? – поинтересовалась она.
Мэг снова выдохнула и выдавила из себя улыбку.
– Да, – ответила она, проводя рукой по щеке дочери. – Да. Я просто… – Она вздохнула. – Мне просто приходится иметь дело с довольно ядовитой семьей. Все эти годы мне удавалось держаться от них подальше, но теперь все вернулось на круги своя. Я знала, что это должно было произойти, но тем не менее все это уже чересчур.
И как только она произнесла эти слова, ее телефон зазвонил снова. И опять абонент не определился. Свободной рукой она взяла трубку.
– Да? – осторожно произнесла она.
– Мэгги?
Она вздохнула.
– Папа?
– Здравствуй, моя дорогая. Я просто звоню, чтобы сказать, что нахожусь в пути. Из аэропорта. Я буду на месте через час. Могу я встретить тебя около дома?
Мэг глубоко вздохнула.
– Ты один? – спросила она.
– Да, да, конечно.
– Хорошо, – сказала Мэг и сжала губы. – Приезжай к нам в отель. Встретимся на ресепшен.
– Хорошо. Отлично. И дорогая, как там?..
Но Мэг, не дослушав отца, уже повесила трубку.
Апрель 2004 года
Он не был в аэропорту в течение нескольких месяцев. Он не покидал окрестностей в течение нескольких месяцев. Было так странно вернуться к нормальным людям. Странно видеть детей, подростков и целые семьи… Их нога ни разу не ступала в бордель или стрип-клуб, они приезжали в Таиланд вовсе не за тем, чтобы покурить травку или заняться сексом с местной красоткой. Эти люди выглядели такими свежими и ухоженными, что это казалось каким-то неестественным.
Рори посмотрел на себя: потная рубашка поло, мешковатые шорты, выгоревшие на солнце вьетнамки, золотой браслет, загорелая кожа цвета жареной говядины, огромное количество татуировок – на голени и на лодыжках, вокруг запястья и на горле. Он провел пальцами по волосам: они закрывали шею и выгорели на солнце, его прическа никуда не годилась. Там, где жил Рори, не было возможности хоть как-то ухаживать за волосами. Он носил такую же прическу, как и Оуэн.
За эти годы он подсознательно начал одеваться так же, как Оуэн: рубашки поло с воротником, золотые украшения, выбритые полосы на голове, бусы на шее, кроссовки или шлепанцы, солдатские шорты. Он мог быть кем угодно из любой точки мира; он мог приехать из США, Австралии, Южной Африки. Он растворялся в толпе. Так было легче.
Рори вглядывался в толпы людей, заполняющих зал прилета. После процессии скандинавов с молочной кожей появились люди, выглядевшие очень по-английски: с мертвецки бледными лицами, какие бывают обычно после затяжной зимы. Рори выпрямился, заправил волосы за уши. И в этот момент совершенно неожиданно его захлестнули эмоции, а на глаза навернулись слезы.
Отец.
Колин, увидев сына, расплылся в счастливой улыбке, и они помчались навстречу друг к другу, как товарищи по команде, связанные нерушимыми узами. Отец и сын уткнулись в плечи друг друга и крепко обнялись. Потом они отстранились и стали разглядывать друг друга. Прошло четыре года, почти день в день.
Отец нес через плечо рюкзак и был одет как типичный путешественник пожилого возраста: классические джинсы, футболка с логотипом, спортивная ветровка и дешевые кроссовки.
Он выглядел таким старым… Или нет, на самом деле он выглядел как молодой человек с прогерией[21].
– Боже мой, – проговорил Колин, его глаза засветились радостью, – неужели я вижу тебя. Просто могу смотреть на тебя! Ты такой загорелый! Такой… – Отец подыскивал слова. – Такой необычный. Вау!
Они впервые оказались вдвоем после того, как Колин передал сыну в пабе свидетельство о рождении. Тогда он освободил его от рутинной действительности. Рори скучал по нему больше, чем по остальным членам семьи: больше, чем по матери, больше, чем по сестрам, больше, чем по племянницам и племянникам (на самом деле он видел только одного из мальчиков Мэг и даже не мог вспомнить его имени).
– Вот. – Он снял рюкзак с отцовского плеча и повесил себе на плечи. Он был рад, что не перерос отца. Потому что он мог спокойно смотреть ему в глаза. Он предупредил отца о том, как ему приходится жить, о голой деревянной комнате за баром, находившимся практически в поле, о постоянно сменяющих друг друга людях, о грохочущей музыке и восторженных криках до поздней ночи. Он рассказал ему о сломанном вентиляторе на потолке и тараканах на матрасе и на полу. Но он не сказал всего. Пока еще нет.
Рори доставил их к месту своего обитания на своей новой машине. Что ж, «новой» для него был подержанный «Фиат панда», который он приобрел за несколько сотен батов. В нем пахло травкой и собачьим дерьмом, но работал кондиционер, и Колин улыбнулся, остывая от жары, пока они ехали вниз по шоссе.
– Ммм, – промычал он, – как хорошо. – Он до сих пор сидел в ветровке, а его седые волосы прилипли к голове, как мокрые полоски папье-маше. – Тепло, – сказал он, – как в печке. Как ты живешь в такой жаре?
– Я акклиматизировался. – Рори повернулся и улыбнулся отцу. Он не видел этого родного человека целых четыре года, с тех пор как он оставил дочь в Испании. Сейчас он был безумно рад нахлынувшим эмоциям. – Ты, должно быть, очень устал? – поинтересовался Рори.
– Нет. Ничуть. Меня утомляет ничегонеделание. А все это, – Колин жестом обвел проплывающие мимо пейзажи, – помогает чувствовать себя живым.
Жизнь отца в течение последних нескольких лет была большой тайной для Рори, равно как и его жизнь для Колина. Рори не имел ни малейшего представления о том, как отец проводил свои дни, куда ходил, что делал. Он знал, что тот пишет мемуары, но не считал это занятие чем-то серьезным. Он знал, что у отца уже некоторое время есть подруга, которая намного моложе его, и ее зовут Эйприл, или Мэй, или что-то в этом роде. Но, насколько ему было известно, отцу не удалось достичь многого. Теперь ему было пятьдесят девять, он вышел на пенсию и покинул колледж, где преподавал в течение многих лет, жил один и впервые в жизни предпринял путешествие на другой континент.
