Дейрдре Перселл - Последнее лето в Аркадии
Разве я могла отпустить Фергуса домой одного? На кону стояла семейная жизнь. Я ничего не объясняла — просто поехала с ним. Ни в Коллиуре, ни в аэропорту я не могла затеять серьезного разговора, а между тем шансы на выяснение отношений таяли на глазах. Я молчала по вполне банальной причине: как я уже говорила, муж всегда ненавидел публичные сцены. На людях он сохранял образ Честера Малоуна из любимого сериала и опасался, что хоть кто-то из поклонников увидит его истинное, не слишком добродушное, лицо.
Когда мы шли к самолету, Фергус, убедившись, что рядом никто не говорит с ирландским акцентом, зашипел мне в ухо:
— Мэдлин, что на тебя нашло? Зачем ты за мной увязалась? Я еду улаживать дела, а не сидеть дома. Да я, возможно, постоянно буду в разъездах! Что тебе делать в Ирландии? Будешь ждать меня у двери? Ты хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым в том, что потерял работу?
— Виноватым? Не вижу связи, — растерянно зашептала я. То, что я еду домой, заставляет тебя испытывать чувство вины?
— Я буду знать, что ты слоняешься по дому, — повысил он голос, — и испытывать чувство вины. Разве не ясно? Мне и без того тошно!
Мы заняли свои места. Нам повезло, что Кольму досталось место в нескольких рядах от нас и он не мог слышать нашего разговора.
— Фергус, я еду с тобой, потому что я твоя жена, — сказала я твердо. — В горе и в радости, помнишь? А не ради того, чтобы ты чувствовал себя униженным.
Я попыталась взять мужа за руку, но рядом с нами возникла стюардесса с книжкой в мягком переплете.
— Желаете почитать? — спросила она у меня.
— Благодарю вас, очень кстати, — ответил за меня Фергус, лучезарно улыбаясь. Он снова нацепил привычную маску.
Я судорожно вздохнула и взяла книгу. Мне хотелось рвать и метать, но вместо этого я открыла романчик и сделала вид, что читаю. У меня было два пути: устроить разборку или промолчать. В первом случае я сильно рисковала. Скандал мог подтолкнуть Фергуса к любовнице и поставить крест на нашем браке. Поэтому я выбрала второй вариант.
Я отчаянно желала, чтобы все вернулось на круги своя. Мне хотелось, чтобы наши с Фергусом отношения стали такими же, как годы назад, когда он нуждался во мне и не мог обойтись без моей поддержки.
Едва не плача, я стиснула зубы и склонила голову над книгой. Пожалуй, иного выхода у меня попросту не было.
Глава 15
Едва мы добрались до дома, как Фергус понесся на второй этаж, чтобы переодеться. Я даже не успела проверить холодильник и воткнуть вилки электроприборов в розетки, когда он снова показался на кухне и объявил, что едет на работу.
— Ужинайте без меня. Я поем в кантине.
— Уже восьмой час, кантина будет закрыта, когда ты туда доберешься.
— Почему ты постоянно оспариваешь все, что я говорю, Мэдлин? — Было видно, что Фергус едва сдерживает раздражение. Все же он взял себя в руки и произнес уже мягче: — Перехвачу что-нибудь в баре возле студии. Какой-нибудь сандвич. Задерживаться я не собираюсь, но на всякий случай не жди меня. Ложись спать; я постараюсь тебя не разбудить.
Он выскочил из кухни так стремительно, что я даже не успела предупредить: бар у студии закрыли. Я видела заметку в газете, которую читал пассажир на соседнем сиденье самолета. Там писали, что едва прикрыли сериал, как начали сворачивать всю студию.
Хлопнула входная дверь. С тяжелым чувством я вернулась к холодильнику, заглянула в морозилку. Нужно было приготовить ужин для Кольма. Сама я есть не хотела, в желудке было гулко и тяжело до тошноты.
В кухне стояла могильная тишина, нарушаемая лишь постукиванием по заиндевевшему стеклу окна. Я даже не обернулась на стук, так как знала, что звук издает засохший побег плюща. Южную стену нашего дома увивает плющ. Он взбирается до самой крыши, и на протяжении всего лета мне приходится с помощью садовых ножниц отвоевывать у него прорехи окон и даже входную дверь.
Мне было почти физически плохо, и я тщетно старалась унять нервную дрожь.
— Мы будем ужинать, мам?
Я осознала, что уже какое-то время стою у закрытого холодильника, глядя на белый пластик. Распахнув дверцу морозильной камеры, заглянула внутрь.
— Прости, милый, я задумалась.
Обернувшись, я увидела, что сын в замешательстве стоит у кухонной двери, лицо потерянное, несчастное. Сердце заныло от жалости. Кольм притворялся спокойным, явно не желая лезть в отношения родителей, но щенячьи глаза выдавали беспокойство и страх. Он пришел не ради ужина, ему важно было знать, куда снова пропал отец.
— Сейчас что-нибудь приготовлю. — Я опять принялась изучать морозилку. — Тут почти ничего нет, мы же не планировали так быстро вернуться. В магазин я уже не побегу, так что буду выкручиваться с тем, что есть. Папа поехал на работу — там, кажется, какое-то собрание. В общем, поест он там. — Я вытащила ледяной диск пиццы. — Будешь?
— А ты?
— О, я не голодна.
Кольм покачался на пятках, взглянул на меня так, словно хотел что-то спросить, но, видимо, передумал и снова уставился в пол.
— Тогда я лучше схожу в закусочную, куплю себе бургер.
— Деньги есть?
— Ага. — Кольм вышел.
Вместо того чтобы закрыть холодильник, я сунула обе руки в морозилку, приложив ко льду. У нас довольно старая модель холодильника, требующая регулярной разморозки, но я ненавижу этот процесс, поэтому тонкий слой инея постепенно превращается в настоящую ледяную корку.
Помню, когда-то мне попалось на глаза интервью с писателем Фрэнком О'Коннором. Он говорил, что короткий рассказ — весьма емкий жанр, потому что всего на нескольких листах выплескивается самая важная информация о герое. Сюжет всегда содержит некий важный шаг, фундаментальный сдвиг в судьбе или характере, при котором внутренний мир героя претерпевает огромную трансформацию. И после этих перемен меняется вся жизнь.
Я словно попала на страницы такого рассказа. Моя жизнь изменилась, и обратного пути не было. Я знала это так же наверняка, как то, что мои руки стынут от холода, а кожа постепенно теряет чувствительность.
Возможно, эти перемены были неизбежны. Или так сложились обстоятельства? Какая разница? Жизнь словно завершила некий виток и теперь стремилась к новому повороту, завораживающему, опасному. Я увидела это в глазах мужа, пустых и равнодушных, в лице сына, потерянном, жалобном. Как ни пыталась я противостоять судьбе, все было тщетно. Она беспощадно вела меня на мой личный эшафот, и то, что на моей голове болтался плотный мешок, мешающий видеть, не означало, что петли не существует.
Я осторожно вынула руки из морозилки и закрыла дверцу. Повернув кран, пустила горячую воду и подставила под нее красные ладони. Кожу словно полили расплавленным маслом. Было адски больно, но эта боль оказалась легче, чем муки сердца.
