Номи Бергер - Бездна обещаний
— Это только мое впечатление или для вас эта нота тоже звучит бемолем?
Кирстен в третий раз за пятнадцать минут прервала игру и посмотрела на Желя. Заметив, как на его скулах заиграли желваки, Кирстен, знавшая о репутации Желя как строгого и придирчивого дирижера, подумала, что маэстро готов в любую минуту оторвать ей голову. Но девушка не собиралась уступать — она тоже привыкла добиваться во всем совершенства — и упрямо колотила по ноте фа, пока не вынудила Желя закрыть глаза и прислушаться более внимательно.
— Да, немного высоковато, — согласился дирижер несколько раздраженно, но при этом сделал какую-то пометку на полях одной из страниц партитуры. Затем Жель посмотрел на часы.
Его можно было понять: ему хотелось побыстрее закончить последнюю репетицию перед концертом. Даже самые уравновешенные дирижеры превращаются в нервных тиранов, репетируя предстоящий концерт с солистом-заменой, особенно неизвестным, как Кирстен. Девушка стиснула зубы и посоветовала себе не принимать все на свой счет. Она поспешно начала с того места, где остановилась, но, увидев, как Жель снова бросил взгляд на часы, сделала две ошибки подряд. Кирстен вздрогнула от брошенного на нее сердитого взгляда, но все же заставила себя сосредоточиться исключительно на музыке. Жель приказал ей остановиться.
— Мне не понравилось, как вы здесь сыграли. — Жель отлистал назад партитуру и напел, как бы он хотел слышать проигранный пассаж. — Слегка смягчите тон — у вас тенденция к преувеличению. Нет, нет, не будем к этому возвращаться. Давайте продолжим оставшуюся часть.
Чем чаще Жель ее останавливал — как правило, с просьбой смягчить тон, — тем больше Кирстен расстраивалась. Он не давал воли жизни там, где она, как казалось Кирстен, должна звучать в музыке очень мощно и драматично. К середине второй части Кирстен не выдержала. Она резко прервала игру и высказала Желю свою мнение. Но тот на удивление спокойно произнес:
— Вы — не Горовиц, мисс Харальд. Выступая со мной, извольте играть, как вам велят.
Кирстен была настолько ошеломлена, что так и осталась сидеть с открытым ртом. «Нет, это никогда не кончится, — печально подумала она. — Никогда…» Несчастье, совершенно непреодолимое несчастье. Кирстен была готова расплакаться. Уж не этого ли добивался Жель своими перебивками? Но поймав на себе его пристальный взгляд, она тут же забыла о своей минутной беспомощности. Кирстен гордо вскинула голову, расправила плечи и проиграла вторую часть концерта с самого начала.
На этот раз Жель ни разу не остановил упрямую солистку. Завершая произведение мощными аккордами, Кирстен вся взмокла от напряжения, каждый нерв был натянут, словно струны рояля, на котором она играла. И несмотря на это, Кирстен оставалась абсолютно бесстрастной, спокойно ожидая дирижерского приговора.
— Неплохо, — выдавил из себя Жель, спускаясь с дирижерского пульта.
Кирстен закрыла свою партитуру и подошла к Желю. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Жель первым отвел глаза, но Кирстен все же успела разглядеть в них то, чего никак не ожидала увидеть, — уважение.
«Неплохо», — передразнила Кирстен своего мучителя, наряжаясь вечером к предстоящему концерту в уютном номере кливлендского «Шератон-отеля». Сегодня она должна быть гораздо лучше, чем «неплохо», если собирается заявить публике о своем существовании. Из программок они о нем, конечно же, узнают. Правда, на обложке программы все еще оставалось имя Лили Краус, а внутри — ее портрет и биография. Имя же Кирстен Харальд будет ничего не значащим вкладышем, отпечатанным в последний момент на мимеографе.
Ах, если бы мама сейчас была здесь! Она вмиг бы справилась с молнией ее платья от Болмэйна, в котором она дебютировала на вечере у Эрика и Клодии. У Кирстен так тряслись руки, что она чуть не выколола себе щеточкой глаз, нанося тушь на ресницы, а губы ей пришлось перекрашивать трижды, прежде чем получилось то, что надо. Потом она уронила одну из бриллиантовых сережек, купленных ей Клодией перед концертом в «Виг-мор-холл», и с ужасом наблюдала, как та едва не закатилась в сливное отверстие душа.
В ожидании, когда объявят ее выход, Кирстен стояла на негнущихся ногах за кулисами и тряслась от страха. Но вот спасательным кругом мелькнуло воспоминание о напутствии, данном ей когда-то Натальей.
— Не бойся нервничать, Киришка, — говорила учительница, — напротив, будь благодарна страху. Именно он превращает заурядное исполнение в исполненное вдохновения. Помни: самонадеянность отупляет, страх обостряет. Используй нервозность так, как ты используешь любую другую эмоцию, — обрати ее в свое преимущество. Заставь работать на себя, Киришка, а не против.
Дрожь постепенно проходила, Кирстен выпрямилась и приосанилась. Сегодня вечером ей представлялся случай испытать себя. Она была просто обязана показать Джорджу Желю, оркестру, публике и критикам, что Кирстен Харальд годится не только для вынужденных замен, а и для большего, что она имеет собственное право быть ангажированной солисткой. Конферансье объявил ее выход, и Кирстен шагнула в свет юпитеров, готовая к сражению.
Кирстен с высоко поднятой головой прошла по сцене под вежливые, но очень сдержанные, если не сказать холодные, аплодисменты. Все театральные бинокли была направлены на дебютантку. Публика, заполнившая зал, вполне определенно давала понять Кирстен, что она для них незнакомая штучка и они оставляют за собой право думать о ней что угодно до тех пор, пока она не покажет, на что способна. Как только Кирстен села за рояль, от ее нервозности не осталось и следа. Коротким, резким кивком Кирстен показала Желю, что готова начать.
Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что единодушно затаивший дыхание зал ловит каждую сыгранную ею ноту, ожидая в любой момент ошибки. Но Кирстен все свои ошибки оставила на репетиции и вовсе не собиралась совершить хоть одну. Она была поглощена музыкой и вместе с тем чутко улавливала настроение зала. Мало-помалу в нем начали происходить перемены: от равнодушия — к одобрению, а затем и к восторгу. Публика постепенно теряла изначальную воинственность, слушатели отступали и сдавались. И одновременно с этим Кирстен ощущала собственную, все возрастающую силу, наполняющую каждую клеточку ее существа. Один за другим зрители превращались из скептиков в верующих. К началу третьей части Кирстен обратила в новую веру почти всех присутствующих в зале. Маршальский жезл, вне всяких сомнений, теперь был в ее руках. Взмах этого жезла заставлял покоренных встать, оторваться от кресел, от самих себя и следовать за Кирстен вперед, вверх, на благодатные небесные равнины.
