Дана Хадсон - Вспомни меня!..
Де Мариньи, невзирая на заливавшие баркас волны, стоял на корме, нетерпеливо глядя вперед, в мутное сизое марево…
…По полу что-то зашуршало, и Дюмон передернулся от отвращения, приходя в себя. Он не боялся крыс, просто было противно. Щелкнув зажигалкой, посветил вокруг. Пусто. Только голая земля да сыроватые камни вокруг. Потушив огонек, вновь остался в темноте, и воспоминания закружились вокруг неотступным роем…
…Как ни странно, де Мариньи был искренно благодарен тем, кто решил бросить их с Николь в одну темницу. Это было милосердно. Он не мог представить себе, что эту последнюю в своей жизни ночь они провели бы по отдельным камерам. Но когда его втолкнули в этот каземат и он, сильно избитый, не смог устоять на ногах, плач Николь показался ему еще худшим наказанием, чем побои.
Но он был рад, что она рядом. Немного передохнув, чтобы хоть чуть-чуть восстановить дыхание, он попросил:
— Не плачь, моя любовь, не плачь.
Она попыталась сдержаться, но по вздрагивающим плечам он понимал, как это для нее трудно. Промокнув ему лицо, чтобы остановить капавшую с него кровь, она с упреком прошептала:
— Почему ты не уплыл? Если бы я знала, что ты в безопасности, мне было бы гораздо легче умереть!
От этой фразы у него так сдавило грудь, что он ответил не сразу и подозрительно хриплым голосом:
— И как бы я жил без тебя?
Одна эта мысль была так горька, что он рывком сел и обхватил ладонями любимое лицо, пытаясь рассмотреть ее глаза. Было слишком темно, но всё равно было видно, что они блестят от непролитых слез.
Николь покаялась, что нельзя было доверять Марселле, и ему пришлось рассказать, почему та предала свою госпожу. Ему было больно и стыдно, будто он совершил что-то предосудительное. Но ведь так и было, он не предупредил жену о неверности служанки, не хотел расстраивать. Они росли вместе, и Николь считала Марселлу кем-то вроде сестры. Его оправдание в том, что он и не подозревал, что та может дойти до такой низости.
Всхлипывая, жена принялась нежно пенять ему, говоря, что со временем он вполне мог бы забыть ее, найти себе другую женщину и полюбить вновь, что вызвало в его сердце даже не боль и не гнев, а что-то такое, что не имело названия. Единственное, что он смог сказать ей на это:
— А разве ты бы смогла жить как ни в чем не бывало после моей смерти? — Примерив на себя свои же бездушные слова, Николь застыла. Он поспешил ее утешить: — Ты же католичка и веришь в Бога и бессмертие души? — Она с недоумением уставилась на него, не понимая, почему должна подтверждать несомненное, и Поль поспешил объяснить: — Мы с тобой обязательно встретимся потом, в новой жизни.
Чуть дрожа, она прислонилась к нему, слушая его всем сердцем.
— Давай пообещаем друг другу, что, представ перед лицом Божиим, попросим его дать нам возможность встретиться вновь! И поклянемся, что никогда, никогда не забудем друг друга! И кем бы мы ни были в этой новой жизни, мы обязательно вспомним свою любовь!
Николь вложила в ответ всю свою душу:
— Клянусь!
Подтянув ее поближе, он погладил ее плечо и прошептал:
— Какая удача, что они бросили нас в одну темницу. Целая ночь счастья — что может быть лучше?
Николь испуганно прошептала:
— Но ты же весь избит! Тебе нужно отдохнуть!
Он рассмеялся во весь голос.
— Зачем мне отдыхать, любовь моя? Я вполне смогу отдохнуть завтра после встречи с мадам гильотиной! А что до моих увечий, то, по счастью, все кости у меня целы, а синяки это полная ерунда! Иди сюда! — И, стащив с себя сюртук, он уложил на него жену.
От нее пахло всё той же нежной прелестью, что и раньше, несмотря на мокрое от воды платье и залитое слезами лицо. Он хотел ее даже больше, чем в их брачную ночь. И он вновь повторил ей те слова, которые говорил тогда:
— Я люблю тебя! Бесконечно! Навсегда.
Она не ответила, тихо всхлипнув и беспомощно к нему припав. Он безмолвно дал себе клятву заставить жену забыть об ожидавшей их казни и осторожно, боясь причинить ей боль, стал снимать с нее заскорузлую от соленой воды одежду.
Николь помогала неохотно, считая, что он слишком изранен, чтобы совершать подобные подвиги. Но он-то знал, что страстная любовь — лучшее обезболивающее, какое только можно выдумать. Но наконец ее кожа засветилась в темноте, и Николь зябко поежилась от прохладного воздуха подземелья. Де Мариньи быстро освободился от своей одежды, подсунув под жену всё, что было можно, чтобы не застудить ее на зябкой земле.
Осторожно обхватив мужа за плечи, она поцеловала его в ямочку у основания шеи, и он застонал от удовольствия. Его всегда возбуждали незатейливые ласки Николь. Жадно зарывшись пальцами в ее распущенные волосы, Поль страстными ласками пытался вынудить ее повторить его слова, но она молчала, вся захваченная предчувствием завтрашнего страшного конца.
Поль старался сделать всё, чтобы она забыла обо всем и думала только о нем. О его ласках, его любви. Пламя желания пожаром бушевало в его напряженном теле, но он не спешил, разжигая страсть в лежащей рядом с ним испуганной женщине.
— Николь… — хрипло стонал он, целуя ее глаза, щеки, лоб, губы. — Николь… — шептал он снова и снова. И звук собственного имени, произнесенный низким охрипшим голосом мужа, заставлял юную женщину отзываться на его чувственные ласки с неизвестным ей прежде пылом.
Губы его тянулись к ее грудям, дразнили тугие соски, плотно смыкаясь на каждом по очереди, и она задохнулась, выгнула спину и прижала к себе его голову. Его руки заскользили к талии, ниже, ниже…
Он не мог припомнить, когда был охвачен таким яростным желанием, получал такое наслаждение, просто чувствуя под собой ждущее его тело жены. Конечно, здесь играла роль и грядущая встреча с неизбежной смертью, но об этом он думать не хотел.
Руки Николь медленно гладили его спину и ягодицы. Теперь она дрожала в его руках, забыв обо всем на свете, вся в предвкушении их соития. Поль всё нетерпеливей гладил нежную кожу ее плеч, спины, бедер, прижимая к себе податливое тело всё сильнее и сильнее.
Де Мариньи постепенно терял над собой контроль, чувствуя, как сердце оглушительно, почти болезненно, бьется о ребра. Он с саркастичной иронией отметил про себя: получив столько мастерских ударов от гвардейцев этой так называемой национальной гвардии, он еще на что-то способен! Или это делает сила его любви?
Николь же просто упивалась ощущением сильного, напряженного тела, по которому от ее прикосновений пробегали мучительные судороги. Ее язык коснулся его сомкнутых, напряженных губ, она услышала, как он судорожно втянул в себя воздух.
