Измена. Закрывая гештальты (СИ) - Шабанн Дора

Сразу за воротами нас ждал Александр — классический историк: тонкий — звонкий, сухощавый, со взлохмаченной шевелюрой и горящими сквозь роговую оправу очков глазами.

После того как он уловил тему Лериной магистерской, мы с Глебом были полностью забыты и заброшены.

Молодые люди шли по заранее обозначенному маршруту и обсуждали настолько специфические термины, что я не лезла.

Даже для компании.

Глеб только улыбался, прижимал меня к себе, целовал в волосы.

И не выпускал из рук.

Совсем.

Когда наша весьма своеобразная экскурсия «для специалистов» завершилась, и мы попрощались с Александром, то было решено просто ещё немножко прогуляться по Кремлю.

У Леры зазвонил телефон. Она махнула нам, чтобы мы шли вперёд и немножко отстала:

— Мам, идите, у меня тут баб Таня.

Стоило нам немного отойти, Глеб прижал меня к себе и тихо засмеялся в ухо:

— Какая всё-таки радость — взрослые, сознательные дети.

В таком ракурсе сохранять серьезную мину было трудно.

И я смеялась.

Смеялась вместе с парнем, что был прилично меня младше, гонял на мотоцикле, чем меня безмерно раздражал, но при этом так обнимал и заботился, как никто за последние лет пятнадцать.

Мы, взявшись за руки, продолжили путь, который в итоге привел нас на крепостную стену, куда мы поднялись для того, чтобы если не обозревать окрестности, то хоть на панораму самого Кремля полюбоваться.

Бродили, смотрели, я даже иногда что-то особенно живописное снимала.

А Глеб фотографировал меня.

И улыбался.

Все время.

Отвела взгляд от этого образчика мужественности и настоящей мужской красоты.

Хватит. Скоро в нем дырку протру.

Нельзя так таращиться, Арина!

Вот этот вид, кстати, вполне заслуживал моего внимания…

— Ари, малышка, — позвал Глеб, и я резко обернулась.

Он рукой указывал с крепостной стены вниз. Чего там еще?

Внизу, во дворе, подпрыгивала Лера, пальцем тыкая в телефон.

Вот я замечталась, а?

В моем телефоне обнаружилось сообщение: «Мама, мы с девочками решили сходить сейчас перед последним экзаменом в кафе. Здесь недалеко».

Набрала тут же Лерушу:

— Дорогая, долго вы планируете ваши посиделки?

— Мам, не волнуйся, я доберусь сама. Оставляю тебя в надёжных руках, — рассмеялась дочь.

А я выдохнула. Только сейчас поняла, насколько мне было важно ее мнение.

— Хорошо, не засиживайся. Жду тебя.

Дочь отсалютовала рукой с телефоном и устремилась на выход, а я умилилась, глядя ей вслед.

Когда Лера скрылась из виду, Глеб обнял меня и зашептал:

— Какой понимающий ребёнок. Чудо просто.

— Лера не ребёнок, она уже взрослая девушка, — не удержалась.

— Она твоя дочь, а значит, ребёнок! — заявил категорично и носом еще вдоль скулы провёл, выдохнув в ухо.

Мне показалось, что в мурашках я уже вся.

Мы пошли по стене дальше, держась за руки.

Глеб иногда останавливался, тянул меня к себе ближе и что-то показывал внутри самого Кремля. При этом обязательно как бы невзначай целовал в висок, макушку или затылок.

Я алела, смущалась и была невозможно, просто нереально, счастлива.

Как в далекой юности сердце то скакало в груди бешеным хомячком, то замирало вспугнутой полевкой, а дыхание перехватывало.

Спускаясь со стены в дальней, малопосещаемой части исторического архитектурного ансамбля, я чувствовала себя даже не юной неопытной студенткой, а восторженной малолеткой, с поправкой на чувственно-тактильные познания.

Поэтому, когда Глеб убирал пряди волос от моего лица, при этом нежно касался подушечками пальцев шеи и уха, я с трудом сдерживалась, чтобы не закатить от удовольствия глаза.

Невинные, почти случайные и незаметные ласки тихо сводили с ума. Голова кружилась не так, как последние полгода.

Мысли разбегались.

И делали это настолько успешно, что когда сильное тренированное тело прижало меня к древнему дубу, который наверняка помнил ещё Марфу Посадницу, я не нашла слов возражения или протеста.

Ничего путного или подходящего в голове не нашла.

А потом было оно.

Безумие.

Натуральное безумие.

И его надо было остановить.

Надо.

Остановить.

Но не…

Горячие жёсткие руки, сжимающие талию, скользящие по спине и ниже, жадные, глубокие, страстные поцелуи, кружащаяся голова от восторга, паники и недостатка кислорода.

Смешалось все это в сияющий фейерверками хоровод.

Арина, ты сошла с ума.

Тебе сорок лет.

Что ты творишь?

Он же настолько моложе!

Он же…

Ах!

Будут говорить, что брюки есть преграда для внезапного грехопадения — не верьте.

Врут.

Бессовестно.

Или им просто мужчины не те попадались.

Мне вот на старости лет посчастливилось впечатлить такого, что горизонты мои раздвинулись быстро, широко, резко.

Как и ноги.

Глава 40

Похмелье и прочие неожиданности

'Любовь нечаянно нагрянет,

Когда ее совсем не ждешь,

И каждый вечер сразу станет

Удивительно хорош…'

Василий Лебедев-Кумач «Как много девушек хороших»

Похмелье, та расплата, что наступает после любого хорошего праздника.

А тут я даже толком не осознала ещё всего восторга, а уже «приносят счёт»: стыд и сожаления, угрызения совести и ощущение провала.

Пришла в себя после череды фейерверков в голове, уткнувшись носом в шею Глеба и вцепившись зубами в его шикарную «трапецию».

Да мышцы у него — загляденье…

И не только они.

Езус-Мария, что я наделала⁈

О чем только думала.

Нет, понятно, что не думала, но как теперь вообще?…

— Т-ш-ш, моя медовая девочка! К черту все сожаления, слышишь? Не смей даже… такой кайф даришь… а какая ты сладкая… — Глеб шептал все это мне в висок, пока я пыталась разжать сведенную от восторга челюсть.

Какой позор… холера ясна.

Надо срочно привести себя в порядок, извиниться? Поблагодарить? Мамочки, куда я попала? Какой ужас!

— Ари, малышка, посмотри на меня…

Нет-нет-нет!

Только не это. Я уже чувствую, как огнем горят щеки, полыхают уши, да все лицо и шея тоже.

Ой.

Сильные руки слегка встряхивают меня, одна крепко держит за талию, а вторая нежно приподнимает мое, соперничающее с помидорами, лицо.

Ой, мамочки.

— Девочка моя, ты прекрасна! Я в восторге, моя хорошая, тебе ни к чему смущение. Но, знаешь, я пока недостаточно впечатлился. Порадуй меня еще, пожалуйста, — выдохнул в губы и смял все возражения и возмущения страстным, жестким, подчиняющим поцелуем.

Нет, мне срочно надо прийти в себя, отбросить этот сумасшедший восторг и невероятную чувственную эйфорию.

Я так не могу. Не должна.

Все неправильно. Так нельзя…

Ой, мамочки мои.

Кому были все эти правильные и мудрые слова?

Горячие руки и губы за несколько минут справились с тем, с чем я боролась годами: к чертям снесли все воспитательные установки детства и некий налет цивилизации из отрочества, а про юность с ее запретами я даже не вспомнила.

Заставили забыть про хорошо/правильно/положено.

Заставили забыть про все.

Я ужасная женщина.

Мне так все нравилось.

Катастрофа.

А когда Глеб, целуя, сжимая и поглаживая все на своем пути, рухнул передо мной на колени, в голове будто бы жахнула петарда.

Мои чудесные белые льняные брючки слетели с ног в мгновение ока.

Рваный выдох и жаркий поцелуй в самый центр ощущений взбодрили меня до того, что голос прорезался:

— Глеб, ты что? Нет, не надо…

— Надо-надо, медовая. Мне кажется, я заслужил десерт, м?

Затылок мой знатно жмякнулся об кору дуба, когда невозможно влажные кружева моих трусиков были решительно сдвинуты в сторону.

Дыхание перехватило, когда одна нога моя взлетела и оказалась на широком, мощном плече.