Анонимные грешники (ЛП) - Скетчер Сомма

Я не думаю, что хочу, чтобы это ускорялось.

— Расскажи мне какой-нибудь грех, Аврора.

Резкость в его голосе затрагивает меня там, где этого не должно быть. Я проглатываю комок в горле и закрываю глаза. Господи, неужели все это тепло исходит от его тела? Сейчас октябрь, а он все ещё здесь, одетый всего лишь в костюм, и чувствуется будто вылез из печи.

И все же я понимаю, что мне тоже больше не холодно.

— Так вот как теперь все будет? — хрипло произношу я. — Я буду подкармливать тебя грехами, чтобы ты не слушал те, которые я рассказывала по телефону?

Он облизывает зубы и медленно кивает.

Я набираю полную грудь воздуха и поднимаю взгляд к беззвездному небу. Я пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь, что даст мне передышку от тупой боли, зарождающейся внизу живота, но ощущение его горячего дыхания, задевающего мой нос, делает это невозможным.

— Каждый раз, когда он заставляет меня так целовать его, я плюю в его виски.

Мой грех витает в воздухе, заполняя крошечную пропасть между нами. Когда его тело замирает рядом с моим, я отрываю свой взгляд от неба и останавливаюсь на нем. Здесь темнее, чем ночью, и так же холодно. О нет. Мое сердцебиение учащается, возможно, я переступила черту. Возможно, мне следовало выбрать что-нибудь полегче, возможно…

Но затем из уголков его губ сочится смех, хриплый и грубый. Это возбуждает мою нервную систему, как будто я только что услышала песню, которая когда-то была моей любимой, но я не слышала ее много лет.

Я тоже смеюсь. И я смеюсь ещё громче, прижимаясь к его твердому телу.

Пока меня не осеняет, как новый день.

Я совершенно, безумно, недопустимо одержима Анджело Висконти. Племянником моего жениха, почти незнакомцем и хранителем моих самых темных секретов.

И вдруг мой грех перестает быть таким смешным.

Глава четырнадцатая

Независимо от того, насколько близко я подойду к берегу, я не могу отделаться от баллады Уитни Хьюстон, которая доносится из подвального бара, но я также не могу сбежать от нее.

Господи Иисусе, она повсюду. Я переступил черту раньше, и теперь я заставляю себя держаться на расстоянии. Что почти невозможно, потому что сегодня вечером она ходячий, танцующий диско-шар с ногами. Как будто она надела это чертово платье, чтобы позлить меня. Блестки переливаются и вспыхивают при каждом ее движении, притягивая мой взгляд, как магнит. И тут я ловлю себя на том, что наблюдаю за ней. Наблюдаю, как она покачивает бедрами и встряхивает волосами под дрянные баллады. Наблюдаю, как подол ее платья задирается вверх по заднице, когда она наклоняется над стойкой, чтобы поговорить с официантом. Даже когда она сидит в тени, вертя соломинку в своем джине и с кривой улыбкой наблюдая, как Дон и Амелия танцуют под медленные песни, она заставляет меня наблюдать за ней.

Слишком легко забыть, что она шлюха, охотящаяся за золотом.

Я замечаю, что она тоже наблюдает за мной. Я чувствую это, когда ее тяжелый взгляд скользит по моей спине, пока я разговариваю с Касом или Бенни. Я сжимаю кулаки и пытаюсь сосредоточиться на том деловом дерьме, о котором они болтают, но это почти невозможно, когда ее смех доносится из-за моего плеча, или она, покачиваясь, проходит мимо, и я улавливаю ее аромат ванили и жевательной резинки.

Когда это становится невыносимо, я выхожу сюда покурить, чтобы убежать от нее. И все же я такой жалкий, что не могу не надеяться, что она последует за мной.

Лунный свет прокладывает дорожку по морю, которая проливается на береговую линию и на мои ботинки. Поздний ночной ветерок — желанная прохлада, он пробирается за воротник моей рубашки и охлаждает разгоряченную кожу. Щелчком запястья зажигалка Зиппо в моем кулаке оживает, и я подношу пламя к новой сигарете.

Я почти на исходе.

Тень пересекает залитый лунным светом песок, и фигура в костюме, которой она принадлежит, останавливается рядом со мной.

— Я не видел, чтобы ты так много курил с похорон.

Делая долгую, столь необходимую затяжку, я выдыхаю облако дыма в небо и передаю пачку Рафу.

— Стресс.

— Хм, — он берет сигарету и зажигает ее. — Ты потратил девять лет, сопротивляясь желанию надрать всем задницы. Девять лет в качестве босса компании с оборотом в миллиард долларов, где ты не можешь избавиться от своих проблем, похоронив их на глубине шести футов, — он делает паузу, чтобы затянуться. — И все же за девять лет я ни разу не видел, чтобы ты курил.

— Да, но прошло девять лет с тех пор, как я проводил на побережье больше чем пару дней. Я удивлен, что до сих пор не перешел на крэк.

Раф не смеется. Вместо этого он стоит плечом к плечу со мной, курит сигарету и смотрит, как набегают волны.

— Скажи мне, почему ты вернулся, брат.

Долгий вздох вырывается из моих ноздрей. Я опускаю взгляд на песок и расправляю плечи.

К черту. Рано или поздно все это всплывет наружу.

— На прошлой неделе у меня была встреча в Сан-Хосе. Технологическая компания, в которую мы инвестировали пару лет назад, не выплачивала дивиденды. Меня уже тошнило от такого неуважения, а конференц-звонки ничего не решали, поэтому я решил просто слетать туда. Немного нагадить этим ублюдкам, — я бросаю сигарету и втаптываю ее ногой в песок. — В общем, я явился в офис в Кремниевой долине, и меня встретил какой-то мудак, назвавшийся генеральным директором. Ты знаешь этот тип — живет в толстовке с капюшоном и носит шлепанцы с понедельника по пятницу, — краем глаза я замечаю, как Раф проводит пальцем по булавке на воротнике и с отвращением качает головой. — Он привел меня в стеклянный зал заседаний, и я сказал ему, что у него есть семь дней, чтобы расплатиться. И знаешь, что он ответил? — я стискиваю зубы, горячее, злое пламя лижет стенки моего желудка. — Заставь меня.

Лицо Рафа растягивается в хитрой, кривой усмешке.

— И что потом? Ты ударил его головой о стол и заставил съесть собственные шлепанцы?

Я издаю горький смешок.

— Нет, я ушел. Сказал ему, что он будет иметь дело с нашими адвокатами, а потом я сел в гребаный лифт и уехал. Ни сломанных костей, ни удушающих захватов, — я провожу рукой по волосам и недоверчиво качаю головой. — Я ушел, Раф.

Смех Рафа громче моего.

— Господи Иисусе. Вот, что происходит, когда ты становишься порядочным — ты тратишь свою жизнь на то, чтобы платить налоги и получать дерьмо, — он заполняет тишину облаком дыма. — Итак, дай угадаю: ты решил, что с тебя хватит играть в мистера Нормального, и направил свой самолет в Лондон на побережье, чтобы напомнить себе о том, как живет другая половина?

— Нет. Я вышел из здания и начал мерить шагами тротуар. Я понятия не имел, куда иду, и мне было все равно. Мне просто нужно было подумать. Я был зол, даже не на этого засранца-технаря, а на самого себя. На эту семью. Висконти — все мы — запрограммированы совершать плохие поступки, быть плохими людьми. Это вплетено в нашу ДНК, и не важно, сколько гребаных таблиц я заполню или сколько часов проведу в залах заседаний, я никогда не буду нормальным, — я хрущу костяшками пальцев и поднимаю взгляд на своего брата. — Стажер положил сахар в мой американо, и моей первой мыслью было вывихнуть ему челюсть.

Раф улыбается.

— Но ты всегда был таким, именно так ты получил своё прозвище. Для тебя инстинктивно совершать месть, которая всегда сильнее преступления, — он пожимает плечами, ухмыляясь. — Как в тот раз, когда Данте сказал папе, что тебя не было на месте, когда выгружали товар, и ты в отместку трахнул девушку Данте на выпускном. Ты Порочный.

Я сдерживаю ухмылку.

— Так вот почему, потому что я не мог вспомнить.

— Зато он помнит, — Раф бросает сигарету и разглаживает рубашку спереди. — Мы плохие люди, Анджело. Ты можешь убежать от этого факта, но ты не сможешь спрятаться от него, даже находясь в Англии.