Хуан Бонилья - Нубийский принц
— А кто отец?
— Никто, один парень, я не знаю, и вообще хватит об этом.
У меня зазвонил телефон. На экране светилось имя Лусмилы. Албанка велела нам с Ирене идти к выходу: ей удалось пробраться в фургон, в котором нубийцу предстояло вернуться в Малагу. Если на земле существовал человек, способный провернуть такую операцию, это могла быть только Лусмила. Однако идти на ее зов я не торопился: мне не хотелось ехать непонятно куда в зловещем фургоне. Приказав Ирене следовать за мной, я начал продвигаться по опустевшим трибунам и по пути наткнулся на знакомого журналиста из газеты “Опиньон”. Тот сделал вид, что не узнал меня, но я как ни в чем не бывало поинтересовался, собирается ли он написать о сегодняшних боях. Наш отважный репортер панически боялся разоблачения. Он присутствовал в зале исключительно в качестве зрителя, начальство строго-настрого запретило ему писать о подпольных боях, да он и сам не собирался рисковать, навлекая на себя гнев серьезных людей. Я попросил журналиста подбросить меня до Малаги, а Ирене сказал, чтобы она оставалась с Лусмилой и что мы наверняка еще увидимся, хотя возможно, что и нет. Другими словами, я выбрасывал белый флаг, отказывался от погони за нубийцем и предоставлял Лусмиле возможность снабдить Клуб великолепным трофеем. Я не боялся показаться трусом в глазах албанки, ведь ее собственная победа вполне могла оказаться пирровой. Возможно, я был вовсе не таким хорошим охотником, как привык считать, и уж точно не был лучшим охотником Клуба, как убеждала меня Докторша, когда я начинал заниматься самоедством. Я понятия не имел, что станет делать Лусмила, чтобы переманить нубийца, и с ядовитой усмешкой представлял, как он отвергнет ее предложение и останется верен боям без правил, благодаря которым ему уже удалось забрать с мрачного горного склона семью и скопить приличный капитал, позволявший всерьез задуматься об открытии дискотеки для негров или круглосуточного супермаркета в квартале нелегалов, а впереди маячили перспективы получения гражданства. Теперь, когда я выпал из борьбы и надеяться оставалось только на неудачу албанки, руководящая должность и собственный кабинет утратили для меня львиную долю своей привлекательности, и мне стало казаться, что моя судьба — искать жемчужины в грязи, скитаться по побережью, спасая тех, кто достоин лучшей жизни, прежде чем жандармы отправят их назад в нищету и безвестность.
Лгать Николасу Бермудесу Альяге, НБА для друзей и читателей, было выше моих сил. Пришлось сознаться, что никакой я не любитель подпольных боев, а собрат-журналист, который прочел его репортаж и отправился в Малагу собрать побольше информации. Николас нисколько не рассердился, заверил меня, что на моем месте поступил бы так же, добавил, энергично хлопнув меня по плечу: “Да я сразу тебя раскусил, ну какой из тебя любитель боев!” Потом он спросил, на какое издание я работаю, и я, помня о том, что чем нелепей выдумка, тем скорее в нее поверят, скромно ответил: “Я испанский корреспондент “Гардиан”. Это было довольно рискованно, но репортер легко проглотил мою ложь, украдкой оглядел меня с головы до ног, уважительно присвистнул и поинтересовался, набралось ли у меня информации на приличный репортаж. И, не дожидаясь ответа, попросил: “Ты уж процитируй меня, когда будешь писать, ладно?” “Обязательно”, — пообещал я и без всякого перехода заговорил о том, какое впечатление на меня произвел благородный нубиец, и о том, что по законам журналистики его стоило бы сделать центральным персонажем статьи, дабы перейти от частного случая к широкому обобщению. Водитель нахмурился, поймал мой взгляд в зеркале заднего вида, несколько мгновений поколебался, не включить ли музыку, чтобы разогнать тяжелую тишину, и в конце концов проговорил: “Так это же моя идея, парень, от начала до конца моя идея”.
— Как это?
НБА попросил закурить. Казалось, ему не верится, что для его истории нашелся благодарный слушатель. К несчастью, сигареты у меня кончились еще во время боя.
— Давай остановимся где-нибудь на пляже. Все лучше, чем ехать в Малагу, у меня от этой вони уже резь в глазах.
Мы съехали по шоссе навстречу полосе огней, протянувшейся вдоль бесконечного темного моря. Это было все равно, что очертя голову броситься в пустоту по пути, проторенному самоубийцами. Ветер гнул к земле кусты, с двух сторон обступившие автостраду. Я опустил стекло, чтобы глотнуть свежего воздуха, и тут НБА повернул на узкую дорогу, ведущую на мост, за которым виднелись очертания Торремолиноса. Сбоку мелькнул щит с названием городка, написанным гигантскими буквами. Жаркую ночь пронзила сирена “скорой помощи”.
— Инфаркт, — объявил НБА. У репортера был особый талант распознавать недуг по звуку сирены. Он сам сказал мне об этом, и я ему поверил. Мы выехали на набережную, вдоль которой выстроились летние бары, украшенные разноцветными огоньками. Публики было немного, и мы без труда выбрали заведение, в котором не было никого, кроме официантки и трех сонных скандинавов, которые сняли местных девиц и понятия не имели, что с ними теперь делать.
— У меня была в точности такая идея, — повторил НБА, когда мы расположились за столиком и заказали по кружке пива. — С этим Бу, нубийцем, как ты его называешь, мы давно знакомы. Когда мы встретились, он еще не был бойцом и торговал с рук пиратскими дисками, как большинство здешних негров. Он таскал свой товар в здоровенных рюкзаках и раскладывал на одеяле в парке или в порту, как все. Я сделался его постоянным клиентом, время от времени мы перебрасывались парой слов. Привет, отличный денек сегодня и прочая метеорологическая чушь. Потом я стал подгадывать, чтобы у Бу было поменьше покупателей, задерживался надолго, угощал его сигаретами и по-всякому втирался в доверие. Бу ведь из Судана, а там, как тебе известно, гражданская война, настоящая бойня, с концлагерями, судилищами, массовыми убийствами тех, кто родился не в том племени и не пожелал принять ислам. У нас об этом мало говорят. Бу бежал на Берег Слоновой Кости, нанялся на плантацию какао, где приходилось трудиться от зари до зари за гроши, пока в стране не случился военный переворот. Когда дела стали совсем плохи, Бу с компанией таких же отчаянных ребят решили пробираться в Европу. Затем, как я догадываюсь, были голод и скитания, бандиты и мафия и наконец долгожданная возможность утвердиться в мире белых. Таких историй существует великое множество, а первой была “Одиссея”. В Африке остались сотни брошенных Пенелоп, и не нашлось еще поэта, чтоб воспеть хотя бы одну из них. Многим надоедает ждать неизвестно чего, и они сами стараются сбежать из трущоб. Некоторые отправляются в путь вместе со своими Одиссеями. У Бу, кстати, была невеста, но он потерял ее в дороге. Их катер потерпел крушение, и пятнадцать человек из семидесяти утонули. Бу хотел остаться на берегу, чтобы дождаться, пока волны выбросят тело девушки, но подоспели жандармы, и ему пришлось бежать. Он увидел труп своей невесты по телевизору, в каком-то баре в Альмерии. Потом его и еще восемь человек, которые с ним были, задержали легавые. Бу неплохо знает английский, но в суде он притворился, что говорит только по-судански, если суданский язык, конечно, существует. Переводчики как раз объявили забастовку, и судье оставалось только отпустить арестованных на все четыре стороны. Такое часто случается. Переводчикам слишком мало платят. В общем, в тот раз Бу удалось выпутаться.
