Ричард Райт - Долгий сон
— Да, черт возьми — век живи, век учись. — Высокий полицейский озадаченно хмыкнул. — Ниггер — и вдруг в обморок. Исторический случай, ей-богу. Что с ребятами будет, когда расскажу!
Машина тронулась дальше. Рыбий Пуп окончательно пришел в себя, и вместе со способностью сосредоточиваться к нему вернулся дикий страх — сердце застучало, как молоток, точно рвалось из груди, сморщенный лоб покрыли бисеринки пота. Его охватило безумное беспокойство: нужно было срочно делать что-то… Но что? У развилки, где от шоссе отходил проселок, машина опять остановилась, и потрясенное воображение уже рисовало ему, как полицейские вытаскивают его из машины и линчуют, как линчевали Криса. Вместо этого высокий полицейский обернулся и дружелюбно спросил:
— Хочешь, ниггер, расстегну тебе браслеты? Дай-ка сюда руки.
Готовый к подвоху, Рыбий Пуп протянул было руки и тут же испуганно отдернул.
— Ты что, сдурел? Не хочешь, чтоб тебе руки освободили?
Рыбий Пуп нерешительно подставил ему окованные запястья. Длинный снял с него наручники.
— Лучше так, ниггер?
— Да, сэр, — вздохнул он.
Полицейский запрокинул голову и раскатисто захохотал, надвинув фуражку на лоб.
— Ниггер — и в обморок! — еле выговорил он сквозь смех. — Нет, теперь меня ничем не удивишь.
Машина опять набирала скорость, белые перешучивались вполголоса. Рыбий Пуп сидел, ничего не видя, опять весь охваченный тревогой. Напряжение сковало его с новой силой, к горлу подкатывали неудержимые слезы. Пальцы правой руки неуверенно шевельнулись и повисли в воздухе, дрожа, притронулись к губам, опустились и суетливо ощупали пах. Нет, все цело; никто его не изуродовал, пока он был без сознания… Он вздохнул, огляделся, словно бы в забытьи, облизывая пересохшие губы, мысленно видя вновь, как на столе, под голой лампочкой, неподвижно лежит окровавленное, поруганное тело Криса. Машина, ровно урча, катила теперь по городскому асфальту — еще минута, и останется каких-нибудь три квартала до отцовской похоронной конторы. Э, черт, как же известить отца! И вдруг в его сознание вошел образ, от которого все существо его пронзило невыразимым ужасом, он судорожно вздрогнул.
— В чем дело, ниггер? Ты не припадочный, часом? — спросил длинный.
— Нет, сэр, — неслышно пролепетал Рыбий Пуп.
— Не вздумай снова падать в обморок, а то доконаешь меня.
Теперь в нем ничего не оставалось, кроме сознания своей вины, оно заполнило каждую клеточку его тела, просачивалось наружу сквозь поры. У него возникло жуткое чувство, что белые видят его насквозь и без труда различат тот неотступный образ, от которого ему теперь не отделаться, которому совсем не место у него в мозгу. В заднем правом кармане его брюк лежал бумажник, он жег его огнем; там, где он прилегал к бедру, нестерпимо горело, как в тот раз, когда он получил ожоги, упав на раскаленную плиту. В этот потрепанный бумажник был засунут захватанный чуть ли не до дыр, сложенный вчетверо снимок смеющейся белой женщины, одетой только в трусики и лифчик, — тот самый, который черт его дернул вырвать в уборной из газеты, в ночь, когда убили Криса! Господи!.. Что же делать? Он не сомневался, что, если полицейские обнаружат у него в кармане фотографию белой женщины, его, конечно, убьют. Необходимо было как-то избавиться от нее, пока они не доехали до полиции. (На обратной стороне фотографии был напечатан кроссворд, можно было объяснить, что ради этого кроссворда клочок и вырван из газеты, но ему это даже не приходило в голову.) Вороватым движением он завел правую руку за спину и выудил бумажник из кармана, моля Бога, чтобы полицейские, если заметят, не решили, что он достает нож или оружие. Он вытянул из бумажника обрывок газеты, а сам бумажник уронил на пол. Ф-фу… Он смял бумажку в ладони, скатал в твердый шарик. Как с нею быть? Выкинуть в окно? Нельзя. При таком солнце полицейские обязательно обратят внимание, что из машины вылетело что-то белое. А если засунуть в щель между спинкой и сиденьем, найдут потом и наверняка поймут, кто ее там оставил. Ага, придумал! Он ее разжует и проглотит. Съест. Да, решено!
Потянулись залитые солнцем улицы деловой части города — он знал, что у него остались считанные минуты. Он поднял руку, закашлялся, прикрывая рот, и незаметно просунул между зубами скомканную бумажку. Мамочки! Какая огромная, прямо бейсбольный мяч… Секунды две он подержал бумажный шарик на языке и начал катать во рту, чтоб хоть немного размягчить его. Куда же делась слюна? Он отчаянно перемалывал бумагу коренными зубами, стараясь превратить в однородную массу.
Машина замедлила ход, они подъезжали к полицейскому отделению. Рыбий Пуп оцепенел: либо он сейчас проглотит эту непрожеванную бумагу, либо — смерть. Он выкатил бумажный комок на язык, закинул голову и сжал зубы для глотка. Комок застрял у него в горле; он подавился, глотнул еще раз, проталкивая дальше, снова подавился, невольно качнувшись вперед, чувствуя, что его сейчас вырвет… Нет, черт возьми! Во что бы то ни стало надо загнать эту подлую штуку в желудок. Он зажмурился, вытянул шею и, задерживая дыхание, изо всех сил напряг горло — комок бумаги сдвинулся, может быть, на долю дюйма.
— Дурно тебе, что ли, ниггер? — спросил высокий полицейский.
Машина остановилась. Рыбий Пуп поднял на белого полные ужаса и слез глаза и отрицательно помотал головой.
— Дьявол, не хватало еще, чтоб тебя вырвало в машине!
Этого оказалось достаточно — от недовольного окрика бумажная пробка сама собой проскочила в горло. Не в силах пошевелиться или вздохнуть, он чувствовал, как она медленно движется по пищеводу — вот прошла, проглотил все-таки! Он выпрямился, задыхаясь, закатив глаза, набирая разинутым ртом воздух в легкие. Возмущенный желудок свела тошнота, он глотнул еще раз, и еще. Да, он съел эту фотографию, теперь она в нем, невидимая, она часть его самого. Вон, ворохнулась у него в животе. Поглощенный уничтожением явной улики, он пропустил не только то, что машина стала, но и то, что оба полицейских, выйдя из нее, стоят и наблюдают за ним. Даже Тони глядел на него во все глаза.
— Скажите, какой нежный ниггер, — с интересом проворчал длинный.
— Тебе нехорошо, да, Пуп? — испуганно спросил Тони.
Рыбий Пуп не ответил, только откинулся назад и застонал.
— У тебя раньше были приводы, ниггер? — спросил его толстый полицейский.
— Нет, сэр, — стуча зубами, выдавил из себя Рыбий Пуп.
— А ведешь себя словно как сильно виноват, — подозрительно заметил толстяк.
— Нет, сэр, — повторил Рыбий Пуп.
— Не мешает все же проверить, не значится ли за тобой что, — сказал толстый. — Ну вот, приехали. Вылезайте, пошли.
