Наталия Ломовская - Душенька
Если бы я не влюбилась в него с первого взгляда, это все равно бы произошло, рано или поздно – мы занимались с Мишелем Риво три раза в неделю.
Он учил нас – внимательно, вдумчиво и ненавязчиво. Кроме того, что он был гениальным поваром, Мишель оказался гениален и как педагог. У него явно была своя концепция обучения, далекая от традиционной, требующей концентрации, повторения и закрепления. Он много говорил о себе, и это тоже являлось частью его концепции, имя которой было – вдохновение, страсть, одержимость.
– Профессия повара требует забыть обо всем мире, ты должен все свое время посвящать только ей. Я любил готовить с самого детства. Мне было всего семь лет, в этом возрасте иные родители не разрешают своим детям держать в руках спички, а я уже умел приготовить омлет. Как и вы, в восемнадцать лет я поступил в кулинарный колледж и проходил практику в ресторане своего дяди. Дело было в Провансе, прованскую кухню я люблю до сих пор. О Прованс! Море! Ласковое солнце! А какие там девушки! Но я был преданным служителем своего искусства. До двадцати пяти лет я не знал женщин, ни разу не был в клубе, на танцах. Я посвятил эти сладчайшие годы юности своему обучению, читал книги известных поваров, работал на кухне, готовил, пробовал и ошибался. В двадцать шесть лет я уже был шеф-поваром в ресторане «Европейский отель» – это прекрасный ресторан в городе Авиньоне, на благословенном юге Франции. Там составил свое меню, работал не покладая рук, и через восемь месяцев ресторан получил первую звезду Мишлен. Однажды в ресторан зашел известный миллиардер, отельер и магнат. Он попробовал мое фуа-гра, пришел в полный восторг и сказал мне:
– Господин Риво, откройте в моем гостиничном комплексе такой шикарный ресторан, чтобы он через три года получил звезду Мишлен. Я получу звезду, а вы – два миллиона долларов. Я согласился, и через три года у «Паласа» было две звезды...
Мы ни разу не поинтересовались у Мишеля Риво, что заставило его покинуть «благословенный юг Франции» и шикарный ресторан «Палас», его усилиями превратившийся в один из лучших ресторанов мира. Быть может, в дальнее странствие, а потом и в Россию его привела жажда приключений, авантюристская жилка. Но кое-кто уверял, что там была какая-то романтическая история. Что у известного миллиардера была юная дочь, не оставшаяся равнодушной к чарам повара. Что у миллиардера были другие планы на жизнь своей малышки, что он вовсе не склонен был в будущем именовать свою дочь мадам Риво, и Мишелю пришлось едва ли не бежать. Иные же утверждали, что все так и было, но вместо дочери миллиардера была жена миллиардера – впрочем, тоже юная и прекрасная, и Мишелю пришлось бежать не от гнева рассерженного отца, а от ярости супруга-рогоносца. Третьи приписывали Мишелю качества святого Иосифа – мол, супруга миллиардера воспылала страстью, а Мишель не воспылал и убрался от греха подальше... Или как-то так. В общем, кто бы что ни говорил о Мишеле, речь непрестанно шла о чьем-то разбитом сердце, и вскоре и мое сердце тоже стало позвякивать остренькими осколочками, потому что мэтр обращал на меня внимание не больше, чем на остальных своих студиозусов, будь то болтун Плотников, делавший, кстати, большие успехи, или красотка Ираклия, жена состоятельного человека, не преуспевшая на попсовой эстраде и с горя обратившаяся к кулинарии. Впрочем, даже сердечная рана была мне сладка.
Я готова была говорить о Мишеле Риво с каждым, кто согласился бы меня выслушать. Больше всего, пожалуй, доставалось моей бабушке. Я прямо-таки изводила ее своими излияниями. Она соглашалась меня слушать, если речь шла о красоте мэтра или его непревзойденном даровании, но когда я переключалась на кулинарные тонкости и диковинки, поведанные мне моим учителем, сразу же начинала скучать, зевала и под любым предлогом старалась улизнуть. Кажется, она была довольна тем, что я выбросила из головы неприятную летнюю историю и отвлеклась на другое, но наотрез отказывалась слушать «гадости».
– Какие же это гадости, бабуля! – пыталась я убедить ее.
– Гадости, гадости! Вон по телевизору одного путешественника показывали, так он и кузнечиков, и тараканов ел. Ему и паука подавали, но паука он уж не сдюжил, на что уж закаленный человек! Усатый такой, симпатичный. А ваш Миша симпатичный?
– Ба-а, он не Миша, а Мишель! И потом, я ж тебе не о пауках рассказываю!
– А все равно, хрен редьки не слаще!
Неправа была бабуля, ох как неправа! Меня, как и моего мэтра, манила возможность попробовать новый, неизведанный еще вкус! Мишель Риво был в Индонезии и собирал там гнезда серых стрижей салангана, те самые пресловутые ласточкины гнезда, которые годятся в пищу. Каменные стрижи лепят гнезда не из глины, не из веток – из собственной слюны, вернее, из секрета особых железок, расположенных под языком. Салангана, цепкими лапками ухватившись за скалу, рисует на отвесной стене силуэт гнезда и принимается за работу, а тем временем сборщики гнезд уже тянутся чередой к кумирням. Важно собрать гнезда свежими, пока на них не налип сор, не завелись личинки насекомых... Сборщики шепчут молитвы, присев на корточки у статуи Будды, полуприкрыв глаза, просят его о милости. Благоволение высших сил необходимо сборщикам: сбор гнезд сопряжен с огромным риском для жизни. В вертикальную пещеру спускаться можно только сверху, а снаряжение-то у них не альпинистское – бамбуковые и веревочные лестницы да собственная нужда в подмогу сборщикам. Сборщик чутко прикасается к стенам, используя для опоры малейший выступ, любую трещинку, светит зажатым в зубах фонариком и срезает белесые, полупрозрачные, перламутровые гнезда – каждое с кулак величиной. Стрижи атакуют людей, гневно кричат, норовят хлестнуть крылом по глазам, и порой случается так, что сборщик, не удержавшись, срывается в пропасть с диким воплем...
И вот пещеры пустеют. Стрижи суетятся над своими разрушенными жилищами, но им тоже нельзя медлить, и они принимаются за дело. Они строят новые гнезда – отчего-то они уже не белые, а нежно-розовые. Эти ценятся у гурманов гораздо выше, потому что согласно легенде отчаявшиеся после потери гнезд птицы добавляют в строительный материал свою кровь. И снова сборщики идут в пещеры, снова рискуют своей жизнью, и вновь саланганы совьют гнезда, на этот раз кроваво-красные. Эти гнезда сборщики не тронут ни за какие деньги – иначе птиц вскоре совсем не останется, а на головы сборщиков обрушится страшное проклятие.
– А какие они на вкус, эти гнезда-то? – решился спросить у мэтра Плотников – он считался его любимчиком, и ему многое позволялось.
– Разве это можно описать словами? – снисходительно хмыкнул Риво. – Воздушный... Нежный... Объемный...
