Анна Климова - Осенняя женщина
Глаза, глаза… Если бы Витек был знаком с мнением Толстого о том, что глаза — это зеркало души, он с ним всецело согласился бы. В глазах Тейлора-Толика мелькнул страх. Тейлор не понимал слов, но отлично понял тон, которым эти слова произносились. Прояви он хотя бы настойчивость в своем желании уйти, Витек решил бы — ничья. Но страх в ситуации, когда бояться-то по сути нечего, — непростительная ошибка для настоящего пацана.
Тейлор сел на место. Витек сграбастал его в охапку и покровительственно похлопал по плечу.
«Погнали!» — сказал он и бросил кости.
Сьюзи-Светка выскочила из комнаты как ошпаренная. Виктор знал, что она побежит жаловаться. В психологии чмориков он никогда не ошибался. Но он был спокоен. В мире чмориков редко прибегали к крайним мерам.
Через два хода его фишка попала в «тюрьму», и он милостиво решил сдаться. И снова Тейлор повел себя, как слабак, — он попросту сбежал. Выскользнул в дверь, скатился вниз, вскочил на свой велосипед и умчался вдоль по улице.
«Я к Марку!» — сообщил он на ходу матери, возившейся на кухне. «Вернись к ужину, Тейлор!» — только и успела крикнуть ему вдогонку Дебора.
Он вернулся и в тот первый совместный ужин ни разу не посмотрел на Витька. Витек с удовольствием принял это к сведению. Как пацан Тейлор перестал существовать для него. Точка.
Джона Периша, своего приемного отца, он раскусил чуть позже. Тот оказался еще большим чмориком, чем чморики на родине Витька. Он предпочитал ни во что не вмешиваться, а если и говорил со своим приемным сыном, то обязательно с каким-то напускным безразличием и напускной же солидностью: «Как дела, парень? Все о’кей? Вчера Тейлор мне сказал, что ты стукнул его по затылку. Я хочу, чтобы в моем доме такого не было, Виктор. Драться нехорошо. Помиритесь, и чтобы больше такого не повторялось». Или: «Привет, Виктор. Твоя мать жалуется мне, что ты сморишь запрещенные каналы по телевизору. Ей показалось? Не думаю. В твоем возрасте вредно смотреть такие каналы. Лучше почитай что-нибудь». Чморику Джону казалось, что он проводит с Витьком крутейшую воспитательную работу. Сам Витек смотрел на его потуги с пониманием. Мужику просто хотелось чувствовать себя главным в этом доме. Он, наверное, разрыдался бы, если бы кто-то лишил его приятных иллюзий. Посему Витек, если Джону случалось его журить за очередную выходку, изображал перед ним глубокое душевное раскаяние и готовность исправиться. Джону это нравилось. Тогда он приглашал Витька в подвал мастерить с ним почтовые ящики и другие поделки, распродаваемые потом на благотворительных аукционах, так обожаемых его супругой. Если уж говорить всю правду, то Джоном крутили все. От маленького Питера до его лучшей половины. Как заметил Витек, Дебора только делала вид, что советуется с мужем, но на самом деле всегда поступала так, как ей хотелось. Если она считала, что ее Джонни толстеет, то тут же отказывала ему в традиционном утреннем беконе с яичницей и ставила тарелочку с салатом и соком. Если полагала, что вечер жутко романтический, то мигом тащила его в ресторан, даже если по телевизору шли финальные игры НБА. И так далее и тому подобное. Бедному Джону только и оставался его подвал, набитый столярными инструментами, возможность удрать с друзьями в местный бар или отправиться смотреть бейсбольный матч на Янки Стэйдиум в Бронксе. Имея жену, походившую на туповатую, близорукую, толстую и своенравную продавщицу из передачи «Городок», а также придурковатых детишек, Витек на его месте просто не вылезал бы с этого стадиона и ночевал бы на паромах. Джона он жалел и отказывался от многих смешных штук, лишь бы ему не досталась от всего семейства новая порция гневных жалоб.
Вот и сейчас, сидя у окна в скоростном поезде «Пат»[15] и наблюдая за проносившимися мимо красными фонарями на стенах туннеля, Витек немного сожалел о своей ночной выходке. Но не настолько, чтобы хотеть все вернуть обратно. Он устал от чмориков, живущих словно заводные игрушки. «Привет всем! Я уже дома!» — кричал каждый вечер Джон, приходя с работы и ставя свой кейс на маленький диванчик перед дверью. «Как прошел день?» — интересовалась у него Дебора, подставляя щеку для поцелуя. «У Кингсли все тот же репертуар, ты же знаешь. Он считает, что все мы ничего не смыслим в рекламе. Привет, Сью. Как дела в школе? О, Питер, ты вырос на целый дюйм, пока меня не было!» Потом они чинно садились ужинать. После ужина либо разбредались по комнатам, либо устраивались перед телевизором в гостиной смотреть какое-нибудь дурацкое шоу, в котором наглый мужик тонко (как ему казалось) издевался над звездами кино, политиками и спортсменами, а заодно и над отдельными лицами в аудитории, покатывавшейся со смеху.
Язык Витек начал понимать очень быстро, хотя читал с трудом. Вскоре его привели в школу. Но, как он сразу сообразил, это была не простая школа. Даже более чем непростая. В своей искренней заботе о его «начальной адаптации в англоязычной среде» приемные родители решили, что ему самое место среди тех, кто немножко отставал в умственном развитии. Витек попал в класс, где рослые дауны и олигофрены со слюнями на губах старательно повторяли за учительницей названия тех или иных предметов, нарисованных на картинках. Этого Витек не смог простить Джону и Деборе Периш.
С тех пор он начал свои вылазки в Город. Иногда он добирался туда на пароме, а иногда на подземном поезде. Он искал таких же, как он сам, — пацанов. Настоящих пацанов, мысли которых не заняты проблемой подстригания лужайки перед домом или мнением приемной мамаши о твоем поведении. На некоторых маршрутах паромы перевозили пассажиров в деловые кварталы бесплатно, поэтому когда с деньгами было туговато, Витек предпочитал именно их. В Манхэттене он тратил доллар на билет, садился на автобус М60 и ехал до 125 улицы. Оттуда на сабвее можно было добраться в любую точку Нью-Йорка. Он шел вместе с неизвестно куда спешащим народом, читал объявления о распродажах, ссорился с продавцами хот-догов, глазел на витрины шикарных магазинов, наблюдал за работой дорожных служб, с удивлением осматривал смешно одетого швейцара у «Шератона», с понимающей улыбкой слушал ругань таксистов в пробках. Если видел баскетбольные площадки с играющими одногодками, то бесстрашно шел к ним и знакомился. И везде, почти везде его принимали. Пару раз, правда, слегка побили в каких-то жутких кварталах со старыми домами и мостовой, пережившей, казалось, активные боевые действия. Если бы ему сказали, что в таких кварталах человеку запросто могли пустить пулю в голову или проверить ножом на прочность его внутренности, он не поверил бы. Улица с детства была его родным домом. И Витькино бесстрашие заключалось в этой непоколебимой уверенности. Впрочем, после тех случаев, когда все его тело было покрыто синяками, а карманы с легкостью освобождены от наличности, он стал избегать таких районов. Только полные кретины игнорируют уроки жизни.
