Анна Берсенева - Нью-Йорк – Москва – Любовь
– У тебя глаза усталые, – не глядя на него, сказала Ксения. – И тени под глазами.
– Тени от свечек. А что усталый, кажется тебе.
– Ты ночами не спишь, наверное. Сколько с тобой человек в комнате?
– Двадцать.
– Вот видишь, – вздохнула Ксения. – Двадцать человек, у каждого свои дела, и ночного покоя никто не соблюдает, я уверена. Какой же сон? – И, помолчав, еле слышно спросила: – Почему ты от нас ушел, Игнат?
Он тоже помолчал. А когда наконец ответил, голос его прозвучал глухо, как из глубокого колодца:
– А как по-другому? Я ж не каменный, Ксена.
Потом он разлил по бокалам остатки вина, и снова выпили молча, на этот раз даже без тоста.
– Пойду.
Игнат тяжело поднялся со стула.
«Будто мешок пудовый поднял, – подумала Эстер. – Хотя тяжести он ведь легко носит – засмотришься».
Она вспомнила, как весною, когда Игнат еще жил у Иорданских, в один из воскресных дней они втроем поехали гулять в Серебряный бор. В самой глухой и дальней части леса Ксенька подвернула ногу, да так неудачно, что даже ступить на нее не могла, и Игнат три километра нес ее на руках до трамвайных путей. А Эстер шла сзади, потому что не поспевала за его широкими шагами, и шмыгала носом – все думали, что от сочувствия к подруге, а на самом деле от сожаления, что сама не подвернула обе ноги сразу. Тогда ведь он, деваться некуда, и ее нес бы на руках через лес, и, конечно, шел бы так же легко, играючи, как идет сейчас. Только, наверное, не прижимал бы Эстер к груди так, как прижимает Ксеньку – нежно, будто ребенка.
– Почему ты так рано уходишь? – встрепенулась Ксения.
– На работу пора, в стройуправлении ночью дежурю. На рабфаке это вроде практики у нас. Ну, и заработок тоже.
Глаза его даже сейчас, в мерцающем пламени свечей, были такие же, как днем при ярком свете, и ночью в темноте, и в чистых лучах вечернего солнца, – серые, глубокие и твердые, скальной породы. Такими Эстер впервые увидела их, когда он открыл ей дверь комнаты Иорданских два года назад.
И ни тогда, ни теперь она не понимала, почему эти неизменные глаза вызывают у нее в сердце такую бурю противоречивых чувств, какой не вызывали больше ничьи глаза, даже самые что ни на есть разнообразные, многослойные и переменчивые.
– Вот видишь, ночью на работу идешь. А еще говоришь, будто высыпаешься, – расстроенно сказала Ксения. И добавила, глядя куда-то в сторону: – Ты хоть приходил бы почаще… Бабушка тебя каждый день вспоминает.
Эстер ожидала, что на эту неумелую Ксенькину ложь Игнат ответит естественным вопросом: «А ты? Ты меня вспоминаешь?» – но непредсказуемость, которая так странно соединялась в нем с надежностью, проявилась и на этот раз.
– Приду, – ничего не спрашивая, сказал он. – А если вдруг срочное что, позвони. Я в стройуправлении через три ночи на четвертую, и телефон под рукой. Номер Б-12-22. Дай-ка запишу тебе.
– Я запомню, – по-прежнему не глядя на него, кивнула Ксения. – До свиданья, Игнат.
– До свиданья.
Он тоже кивнул Ксении с Эстер и вышел из комнаты. Эстер сразу показалось, что даже свечи горят теперь напрасно. Все было напрасно без него, но когда она подолгу его не видела, то как-то об этом забывала, а вот в то мгновение, когда он уходил, ощущение зряшности всего, что происходит в его отсутствие, становилось невыносимо острым.
«Так и в лечебницу недолго угодить, пожалуй, – сердито подумала она. – Вся труппа со смеху умерла бы. Герл Левертова сошла с ума от неразделенной любви! Ну да все равно никто не поверил бы».
После того как за Игнатом закрылась дверь, Ксения еще минуту стояла посреди комнаты, неподвижная и напряженная. Потом она вдруг закрыла лицо ладонями, пошатываясь, будто пьяная, добрела до дивана и, упав на него, заплакала.
– Ксенька! – забыв про собственные страдания, ахнула Эстер. – Что с тобой?!
Увидеть Ксеньку плачущей – это было из разряда абсолютных невозможностей. Во всяком случае, Эстер видела ее слезы впервые. И это при всех трудностях Ксенькиной жизни!
– Н-нич-чего… – всхлипывая, проговорила Ксения. – Я… ничего… Звездочка… я сейчас…
– Как же ничего, если вся сейчас слезами изойдешь? – рассердилась Эстер. – Ну-ка рассказывай, что случилось?
– Что же рассказывать? – Ксения отняла руки от лица и подняла на Эстер глаза. По лицу мелькнуло жалкое подобие улыбки. – Ты ведь и сама видишь.
– Ничего не вижу. Ничего такого, чтоб рыдать!
– Люблю я его, Звездочка, – еле слышно произнесла Ксения. – Так люблю, что жить без него не могу ни дня. Сама не знаю, как такое могло получиться.
«Да запросто!» – хмыкнула про себя Эстер.
А вслух сказала:
– Ну и люби себе на здоровье. Он тебя тоже любит. О чем же плакать?
– В том-то и дело.
– В чем?
– Что он меня тоже… Он так говорит…
– Ну и выходи за него, – повела плечом Эстер. Сердце при этих словах упало куда-то не в пятки даже, а, наверное, в преисподнюю. – Или не зовет?
– Он зовет. Звал… Но я не выйду за него замуж.
Ксения совсем успокоилась, во всяком случае, следы слез исчезли с ее щек мгновенно, будто высохли от неощутимого свечного жара.
– Почему не выйдешь? – изумилась Эстер.
«Если б меня позвал, я бы в ту же секунду вышла, – мелькнуло при этом у нее в голове. – И не только что замуж – в рыбацкую деревню с ним уехала бы, или куда там… Все бы бросила, если б он захотел».
В этом она была уверена насмерть. Это было непонятно, это казалось немыслимым – ну что связывало актрису, москвичку, красотку, которую все знакомые считали образчиком непредсказуемого богемного каприза, с поморским крестьянином, который всего год назад не умел пользоваться лифтом и хлебные корки называл охлебками? – но это была правда. Та сильная, необъяснимая правда, что ведет человека по жизни, определяя все его поступки, которые в глазах тех, кто этой его правды не знает, кажутся непонятными и неожиданными.
– Почему не выйдешь? – почти растерянно повторила Эстер.
– Потому что не имею права ломать его жизнь.
В Ксенькином голосе прозвучала та тихая твердость, которую, Эстер точно знала, не могла победить сторонняя воля, даже самая сильная.
– Это в каком же, интересно, смысле? – насмешливо поинтересовалась Эстер. Она еще надеялась пронять Ксеньку иронией. Хотя прекрасно понимала, о чем та говорит. – Насколько мне известно, жизнь ломает мужчина невинной девице, которую бросает с младенцем на руках. Во всяком случае, такого мнения придерживаются все клушки-мамаши, которые мечтают умело сбыть с рук своих клушек-дочек.
– Меня никто не мечтает сбыть с рук, – улыбнулась Ксения. – Не в этом дело.
– А в чем?
– Ты и сама понимаешь, Звездочка.
– А вот и не понимаю!
