Керстин Гир - Непристойное предложение
– Здесь никому не дозволено ломать человеческие судьбы, – объявила я Эвелин. – Иначе все мы окажемся за решеткой, даже быстрее, чем успеем об этом подумать. Если господин Кабульке увидит эту рассаду…
– Ты можешь сказать, что это помидоры, – предложила Эвелин.
– Помидоры! Господин Кабульке, может быть, немного глуховат, но в помидорах он кое-что понимает. Кроме того, эти стебельки растут здесь так плотно, что окажется достаточно одного вдоха, чтобы почувствовать, что это такое!
– Господин Какабульке – не предатель, – возразила Эвелин. – Я скорее стану опасаться Штефана.
– Штефана? А что, он не знает, чем ты здесь занимаешься?
– Ты с ума сошла? – спросила Эвелин. – Эти Гертнеры по сути своей консервативны дальше некуда. И к тому же набожны. Истинные католики. Они зарыдают от возмущения, если увидят то, что здесь растет.
– Ох! – только и смогла произнести я.
Да, наверное, Эвелин была права. Большинству людей незачем было знать, чем она здесь занимается. И мне тоже не следовало лезть в это дело. Это было незаконно. И аморально.
– Относительно Штефана тебе не следует беспокоиться, – неожиданно произнесла я. – Ему мы без опаски можем сказать, что здесь посажены помидоры – он за сотню лет не разберется, чем конопля отличается от томатов. Только что дальше? Будем скручивать косячки из листиков?
– Нет-нет-нет, – запротестовала Эвелин. – Используются соцветия. И в первую очередь мне необходимо правильно выделить наиболее крепкие материнские цветки. Мужские должны быть беспощадно отсортированы. Вот видишь? Вот так и здесь с ними, с мужчинами. От них никакого толку. Они бесплодны. Цветут еще куда ни шло, но совершенно бесполезны. – Эвелин принялась выдергивать с грядки мужские стебли.
– Несчастные, – сказала я.
– Совершенно бесполезные ленивцы, – возразила Эвелин. – Но я могу их распознать. А затем – прочь! – Она снова склонилась над грядкой. – Вот ты здесь – девочка, не правда ли? Скоро зацветешь и сторицей вернешь мамочке ее труды. Смотри, они уже начинают формировать бутончики. Как быстро идет дело!
– А разве у них не нужно пикировать боковые побеги, как у томатов?
– Пикировать? А что это значит?
– Смотри, – сказала я и взяла в руку один из побегов. – Берется вот здесь…
Эвелин ударила меня по руке.
– Убери руки! – закричала она. – Здесь моя клумба. О цветочках я сама буду заботиться! Я не знаю, что значит – пикировать, но немедленно проконсультируюсь в Интернете, следует ли делать нечто подобное с моими цветочками!
– Мне кажется, то, что растет на этой клумбе, нельзя называть цветочками, – позволила я себе сделать замечание.
– Называй это, как тебе нравится, только оставь их в покое, – сказала Эвелин. – Сейчас я должна уйти, у меня встреча с Оливером. Завтра у меня овуляция.
– Что, снова? – с известной долей злорадства спросила я.
Оливер был прав. Похоже, программа расчета благоприятных дней на компьютере Эвелин дала сбой.
Я расстроенно смотрела вслед Эвелин, когда она усаживалась в свой «Z4» и выезжала на нем со двора, словно звезда шоу-бизнеса. Это было так несправедливо. Эта женщина запросто получала все: каждую неделю у нее случалась овуляция и секс со своим и моим мужем!
– Но ты же не можешь утверждать это наверняка, – сказала Элизабет, когда я вновь заговорила об этом (что случалось теперь каждый раз, когда мы с ней виделись).
Но я почему-то была в этом уверена.
– Предположим, ты на часок оставишь Каспара с блоком жевательной резинки наедине. И ты думаешь, он не залезет и не перепробует ее всю? – спросила я Элизабет.
– Конечно, перепробует.
– Вот видишь, – сказала я. – Точно также со Штефаном и Эвелин.
– Но Каспару только четыре года, – принялась успокаивать меня Элизабет. – А Штефану тридцать семь. Тебе не кажется, что он несколько более разумное существо, чем четырехлетний ребенок?
– В отношении жвачки – пожалуй, – ответила я. – Но не следует забывать, что Эвелин – не жвачка.
– Тем не менее оснований подозревать их у тебя нет, – заявила Элизабет. – Кроме того, ты же его все равно простила заранее.
– Да, я его простила заранее, – сквозь зубы произнесла я. – Я только не собираюсь прощать ни одну из этих дамочек, которые, едва заметив, что на них обратили внимание, начинают думать, что им все дозволено, даже в отношении чужих мужей.
– Нет, – сухо ответила Элизабет. – Ты все это забудешь.
Я не буду теперь стараться установить, когда овуляция произойдет у меня. Зачем думать об этом? Штефан стал по отношению ко мне совершенно безразличен. Он представлял собой этакую смесь равнодушия, нетерпимости и плохого понимания моего состояния, которая является типичной для мужчин, изменяющих свои женам. Мысли о том, что Эвелин забрала себе все его внимание и шарм, бесили меня. Почему все в этом мире так несправедливо? У Эвелин было все: представительный муж и внешность голливудской звезды. Кроме того, она нашла себе противозаконное занятие: выращивание наркотиков. Да еще где! В нашей со Штефаном оранжерее. (К тому же она привлекла на свою сторону господина Кабульке. Он словно стал ее личным слугой. Держу пари, госпожа Кабульке в это время страдала от очередной овуляции.)
Почему, помимо этого, Эвелин нацелилась и на моего мужа?
Я глубоко вздохнула. Работа – вот единственное, что мне оставалось.
– Ты выглядишь отвратительно, – сказала Петра, когда я вошла в магазин с несколькими декоративными подсолнухами.
– Да ты, на мой взгляд, тоже, – не задумываясь над тем, что говорю, ответила я и принялась устраивать подсолнухи в специальные вазы.
Эти цветы не пользовались особым спросом, но я на всякий случай высадила в одной оранжерее сотню штук. Оформив каждый подсолнух в приемлемый для продажи вид, я сказал Петре, чтобы она продавала их, если будут спрашивать, по три пятьдесят за штуку.
– Это что, замена бегониям? – спросила Петра. – Сейчас все больше людей приходит совсем за другими растениями. Твои самшиты ушли все.
– Что? – Я остолбенела.
Несколько дней назад я принесла из второй оранжереи в магазин два самшита, чтобы украсить витрину и вход в магазин. Чтобы отбить у покупателей всякое желание их приобрести, велела поставить рядом ценники с совершенно запредельной суммой. Но похоже, это не помогло: ни единого самшита не осталось. Это были мои любимые! Все ушли! Я была готова разразиться рыданиями.
– Я совершенно не понимаю людей, – сказала Петра. – Тратить такие огромные деньги. Они ведь ужасно скучные, эти самшиты. Господин Гертнер тоже так считает.
– Ну да, – угрюмо сказала я. – Зато в этом месяце мы будем более чем на несколько сотен евро в прибыли.
