Галина Лифшиц - Блудная дочь
Значит, с развратником Вера встретиться не сможет, обрадовалась Полина.
Ей слегка как бы даже полегчало. Пока там Ксения родит, пока что. Подонок своего первенца увидит… Может, и минует ее с Верочкой чаша сия. Позорная чаша. Сейчас в этом плане можно хоть дух перевести.
Катька тем временем опять затараторила-зажужжала:
– Буль-буль-буль, киностудия, премьера, буль-буль-буль…
Это все Полины не касалось никаким боком. Не до премьер ей было, ну совсем не до премьер.
Да, написала Катька музыку к сериалу. Все в восторге, ликованию нет предела. Ах, была на презентации. Ура-ура, видела актеров…
– Буль-буль-буль… двойник… настоящий двойник. Скажи Ане. Я убегаю в роддом. Не забудь. Пусть посмотрит. Очень странно, – прорвались снова некоторые слова, которые Полина даже записала на бумажку возле телефона.
Она была не в силах переспрашивать подругу ни о чем, но затемненным своим сознанием понимала: надо, чтоб все шло как раньше, прилично, достойно, в рамках установленного моралью поведения. Завтра она обязательно позвонит Ане и прочитает по бумажке то, что велела ей передать Катерина:
«Катя передала: на киностудии был двойник. Пусть Аня с Мишей смотрят сериал».
Вполне связная и понятная запись. Главное, не забыть позвонить и сообщить.
Потом Полина выпила снотворное и вырубилась. На сутки. Иначе не восстановишься.
Пусть все делают что хотят. Ее какое дело?
Звоночки, звонки, встречи
1. Ну, все пошло по-новому
Утро началось совершенно неправильно. Хотя и очень позитивно.
Проснувшись, Миша не обнаружил рядом жену.
Она не плакала, не всхлипывала во сне. Не пришлось ее будить ласками и поцелуями.
Она попросту дезертировала. Бросила его, а сама куда-то девалась.
Все понятно! В доме же младенец! Так Аня сбегала всегда к новорожденной Любочке. А теперь вот к «симпампусику» рванула. Интересно: сколько куч навалил за ночь бедный маленький щеночек?
За дверью слышалось нежнейшее воркование, просто музыка небесных сфер. Интересно, сколько же ласкательных суффиксов в русском языке? И как это получается, что этим суффиксам никого учить не надо, сами всплывают в нужную минуту.
Аня вон хохочет-заливается:
– Михрютка ты, Михрюля!
Любка вторит:
– Малюся наша, да, мам? Самая красотюнечка из всех красотюнь! Я ж говорила: давно надо было завести.
Еще и Женька осторожно мужественно добавляет, чтобы не уронить свою взрослую честь:
– Как Масечка спала?
Действительно, чего они отказывались, непонятно. Вон, счастья-то сколько! Ну да – лужи. Будут полгода лужи. И, очевидно, большие. Лужи и кучи. Только что это все по сравнению с той нежной радостью, которая царит в семействе?
Не успел Миша додумать про всеобщую радость. Сияющая Аня влетела в спальню и быстро закрыла дверь на ключ. Плюхнулась рядом с мужем, прямо в халате, поцеловала:
– Ты проснулся, Мишанечка! Это мы нашумели, мы разбудили?
– Нет. От холода. Смотрю: один. Собирался плакать, чтоб тебя назад заманить. Навзрыд.
Они обнялись и стали целоваться, как после долгой разлуки.
– Дураки, что раньше такое чудо в дом не привели, – пожаловалась Аня в промежутке между долгими поцелуями.
– Слушай, я чего подумал-то. Ну вот. Завели собаку. Наконец-то. Давай Любке братика сделаем, а? Или сестричку?
– Давай! Прямо сейчас? – легко откликнулась Аня, хотя раньше и слушать о другом ребенке не хотела. Отказывалась напрочь.
– Прямо здесь и сейчас! – загорелся Михаил. – Что тянуть? Сколько времени зря упустили.
– Да! Упустили! Идиоты!
– Я не идиот, – мотнул головой Миша, готовый немедленно создавать новую жизнь. – Я всегда хотел. И сейчас – очень-очень хочу. Очень тебя хочу.
– И я хочу, – легко и радостно откликалась жена. – Пусть будет ребенок. Пусть будет. Пусть будет.
– Вот почему-то уверен, что точно получился парень.
– Или девочка, – расслабленно подтвердила Аня. – Кто-то точно получился.
Они лежали рядом совершенно без сил. Счастливые до безобразия. Вставать ни за что не хотелось. Хотя было вполне пора.
Миша подтянул к себе лэптоп с ночного столика:
– Сейчас в отеле номер забронирую. И билеты быстренько оформлю. А то днем закручусь. Нам же надо в Венецию. Закреплять трудовые успехи.
– Все сделали будь здоров! Ничего закреплять не нужно, – лениво протянула Аня. – Там все само закрепится.
– Но в Венецию-то нам нужно? Нужно!
Миша быстро, привычно стучал по клавишам. Аня нежилась рядышком. Ей не хотелось ни в какую Венецию. Вполне можно и дома побыть с Любкой и щеником. Или на дачу махнуть, там сейчас красота. Соловейки поют. Но раз мужу хочется в Венецию – пусть. Он – ее счастье. Пусть счастье само все и решает.
– Готово! – похвастался наконец муж. – Цени! Все оформил.
– Значит, летим.
И началась обычная утренняя деловая суета.
Завтракают втроем. Медведистый младенец унесен Женькой к своим. Им же тоже хочется насладиться и наиграться с такой красотой.
– Мам, а ты во сколько лет первый раз влюбилась? – спрашивает неожиданно Люба и пристально смотрит на мать.
Надо отвечать. Тут не отшутишься.
– Ты про самый-самый первый раз спрашиваешь?
– Да. Именно. Про самый-самый первый.
Миша с интересом слушает тоже. Они с женой на эту тему никогда не говорили. Обещал не спрашивать о прошлом, вот и не спрашивал. И не в шутку, и не всерьез. Что Аня сейчас ответит, интересно?
– Самый первый раз я влюбилась в четвертом классе. Вернее, на каникулах перед четвертым классом, – честно и обстоятельно рассказывает мать дочери. – Причем по-настоящему. Очень сильно.
– В кого, мам? – жадно спрашивает Любка, забывая жевать.
– Поехали в Кисловодск, папе путевку в санаторий дали. Там было очень красиво. Просто невероятно. У меня даже сердце ныло от той красоты. И вот в санатории, в библиотеке, я взяла книжку почитать. Там на обложке была гора Машук, знаменитая гора, я ее уже видела и узнала. А на фоне этой горы стоял очень красивый молодой человек, офицер. Царской армии.
– Ты шутишь так, мам? – оскорбилась дочь. – Ты мне что, про Печорина рассказывать собралась? Книжечка-то – «Герой нашего времени» небось.
Миша просто поразился быстроте реакции дочери. Ну ничего себе воспитали! Просто с ходу, в момент все просекла!
– Я не шучу, – совершенно серьезно вздохнула Аня. – Я именно в Печорина и влюбилась. Я о нем плакала ночами. Вздыхала. Ходила гулять по тем местам, про которые Лермонтов писал. И еще: ревновала к этой книжке. То есть – не хотела, чтоб кто-то еще ее читал. Чтоб он был только мой, Печорин.
