Светлана Демидова - Ожерелье из разбитых сердец
А потом было то, что я и задумывала. Рубаха Киркиного деда впитала в себя аромат березовых веников и облепила мое тело. Мастоцкий целовал его через дедову рубашку, потом спустил с плеч, и я вылезла из нее через широкую горловину. Ожерелье из змеевика тоже пришлось снять, потому что оно грозило ожечь мне шею. И поцелуи Кирилла жгли и распаляли и без того горячее тело. И я даже назвала его милым... может быть, и любимым... И то, что не было правдой, стало ею... на время... на дивный вечер, а потом на такую же потрясающую ночь. То утро, которое мудренее и которое все непременно расставит по нужным местам, не наступало долго. Мы оба не хотели, чтобы оно наступило. С его приходом надо было решать кучу неприятных вопросов, и мы тянули время, как могли. И оно тянулось, резиновое, упругое... В домике, как и обещал Кирилл, было тепло от масляного обогревателя, а потому не нужна была одежда. Нужны были только поцелуи и объятия, срастание друг с другом, приносившее нечеловеческую негу, охватывающую наши тела, снова и снова толкающую их друг к другу.
Проснулись мы далеко за полдень, и оба не могли вспомнить, как же умудрились уснуть.
– Ты моя жена, – шепнул мне Кирилл.
– Хорошо, – ответила я.
– Странный ответ.
– Нормальный.
– Хотелось бы чего-нибудь поласковее...
– Не торопи меня, Кирюша, – попросила я.
– Ну... только за «Кирюшу» из твоих уст я согласен порвать в клочья всех твоих врагов.
Таким образом мы и вернулись к нашим баранам.
– Как ты думаешь, сколько времени понадобится твоему компьютерному гению, чтобы разобраться с диском Наташи и что-нибудь предпринять? – спросила я.
– Понятия не имею. Он обещал позвонить.
– И что же, сидеть и ждать?
– Зачем? Пойдем прогуляемся по поселку. Ты еще не все особняки видела.
– А кто из известных лиц еще у вас живет?
– Я всех и не знаю, тем более что многие не бывают на тех тусовках, которые снимает телевидение и всяческие папарацци. Думаю, что тут полно просто бизнесменов, которым особенно светиться ни к чему.
* * *Да, особняков в Завидове высилось много. В основном вычурные и помпезные. Казалось, что их хозяевам просто некуда было девать деньги, иначе они не стали бы устанавливать у себя при входе чуть ли не эрмитажных атлантов, а водяные сливы с крыш делать в виде мерзких морд, подобных химерам собора Парижской Богоматери. Но один особняк с изящной балюстрадой мне понравился. Я даже попросила Кирилла подойти к нему поближе. Он был отделан плиткой из пепельного гранита и чуть-чуть (очень в меру) лепниной.
– Кто тут живет? – спросила я Мастоцкого.
– Понятия не имею, – ответил он. – Мы далеко забрели от моей фазенды. Никогда не видел хозяев.
– У них, в отличие от остальных буржуинов, хороший вкус.
– Согласен.
– Гляди, какая красивая решетка у ворот! – не отставала я. – Пойдем потрогаем!
– Ага! Потрогаешь, и тут же сирена взвоет!
– А что, бывало?
– У этой Корниловой, домина которой напротив, иногда так воет, что хочется на всякий случай спрятаться в подпол: мало ли – война!
Я рассмеялась. В этот момент ажурные ворота растворились, и из них вышла женщина. Тихо охнув, я спряталась за своего начальника и без пяти минут мужа. Из-за его плеча я следила, как женщина быстрым шагом удалялась от нас.
– Ты что, Тонь? – встревоженно спросил Кирилл, вытаскивая меня из-за своей спины, когда женщина скрылась за поворотом. – Ты знаешь эту тетку?
Я кивнула, потому что говорить не могла: язык, что называется, присох к небу.
– Тоня! Да что случилось-то? Не пугай! – Мастоцкий чувствительно тряхнул меня за плечи, отчего мой язык наконец отклеился, и я прошуршала все еще сухим ртом:
– Это Надежда Валентиновна...
– Отлично! И кто ж она такая?
– Мать... Феликса... Я же тебе рассказывала про нее...
– Мать... Я уже и забыл ее имя... Но...
– Что «но»?
– Я говорю: может, ты обозналась... Что-то она уж больно простовата для родительницы великой Мананы.
– Она всегда просто одевалась... когда и в нашем доме жила...
– Может, эта сволочь... на нее денег жалеет?
– Не знаю... – безразлично уронила я и тут же вскрикнула: – Кира!!!
– Что?! – с таким же ужасом в голосе отозвался он.
– Нам надо с ней поговорить!
– О чем?
– О... ее сыне...
– И что ты ей скажешь?
– Все, что знаю.
– Она, наверно, и так в курсе. Не могла же не спросить сыночка, на какие шиши он отгрохал себе этот дворец.
– Она может не знать всего. Знает, что он пишет книги, но откуда берет сюжеты, не догадывается, хотя...
– Тонька! Перестань делать многозначительные паузы! – взревел Мастоцкий.
– Понимаешь, Кира... я вспомнила один странный разговор Феликса с матерью... Она точно знает, чем он занимается, потому что говорила о его профессии и еще что-то такое про игры...
– Какие еще игры?
– Я... Я не могу вспомнить, потому что тогда не придала этому особенного значения...
Я хотела поделиться с Кириллом еще кое-какими соображениями, как вдруг он прижал меня к дереву и принялся целовать. Я начала брыкаться, потому что его нежности были совершенно неуместны и некстати.
– Она идет назад! – шепнул мне Мастоцкий. – С бидончиком. Я знаю, куда она ходила. Тут неподалеку живет женщина, у которой козы. Она их молоко продает, говорят, полезное...
– Странно, что мамаша Феликса сама ходит за молоком, будто крестьянка по воду, – буркнула я, пытаясь разглядеть Надежду Валентиновну из-за Киркиного плеча. – Этот... которая Манана... наверняка мог бы обеспечить доставку молока на дом.
– А может, его маменьке прогуляться хочется... моцион, так сказать, совершить...
Не знаю, что мне вдруг стукнуло в голову, но я с силой оттолкнула Кирилла, который на это явно не рассчитывал, и выскочила на дорогу перед самым носом Надежды Валентиновны.
– Здрасссь... – произнесла я, впиваясь в нее глазами. Не призрак. Реальная женщина. Та самая, которая была моей соседкой и угощала сушками без мака, а сама трескала курабье.
Надежда Валентиновна вздрогнула и уронила бидончик. Молоко расползлось по асфальту огромным белым осьминогом. Мои джинсы и ноги матери Феликса были заляпаны жирным каплями.
– То-о-оня... – протянула она.
– Она самая... – Мне хотелось рявкнуть ей это в лицо, но гортань выдала жалкое сипение.
Мать Плещеева взяла себя в руки быстрей.
– Ну и чего же ты хочешь, Тоня? – спросила она и подняла пустой бидон.
– Поговорить, – несколько тверже сказала я, так как за плечи меня уже обнимал Мастоцкий.
Надежда Валентиновна оглядела его равнодушным взглядом светлых глаз и спросила:
– О чем?
– О том, что у нас есть материалы, мягко говоря, компрометирующие вашего сына.
– Да ну?! – улыбнулась она, и улыбка ее мне не понравилась. Впервые. Раньше я не замечала, что у нее такая неприятная улыбка. Мне хотелось ей сказать, что она зря улыбается, но женщина спросила: – И в чем же они состоят?
