Пенни Винченци - Злые игры. Книга 2
— Разумеется, я никому не скажу. Клянусь.
— И твой отец тоже не станет рассказывать, как ты думаешь?
— Не станет, я уверен, — успокоил ее Кендрик. У него уже голова начинала идти кругом: ему казалось, будто он угодил в дурную комедию последних лет Реставрации. — Он никогда этим не занимается. Он не сплетник. И он так сильно любил твою мать. Я просто не могу понять…
— Давай не будем об этом, пожалуйста, — перебила Георгина. — Я даже думать не хочу. Это все так ужасно. А что, если мой отец тоже какой-нибудь подонок вроде этого Томми?
— Не может быть, — ответил Кендрик, нежно целуя ее груди. — Твой отец должен быть очень, очень хорошим человеком. Я знаю.
На следующий день все разъехались. Шарлотта, к огромному удивлению Георгины, согласилась ненадолго задержаться, провести еще пару дней в Лондоне, обсудить с Малышом предстоявшее открытие лондонского отделения банка и дождаться результатов разговора, который должен был состояться у Малыша с Соамс-Максвеллом.
— Я смогу и с Чарльзом повидаться, это было бы очень здорово. Если понадобится, спрошу его совета. Тебе стоило бы с ним познакомиться, Джорджи, он тебе наверняка понравится.
— Ну что ж, может быть, когда-нибудь и познакомлюсь, — с сомнением в голосе отвечала Георгина.
— Надеюсь. Мне бы действительно очень этого хотелось.
В середине дня Георгина отвезла своих двоюродных братьев и сестру в Хитроу; под пристальным взором Мелиссы ей пришлось делать вид, будто она не испытывает к Кендрику ничего, кроме естественной родственной привязанности, а для нее такое притворство было непривычно и странно. Пока Мелисса и Фредди лихорадочно искали, что бы купить в подарок матери, Георгина с Кендриком успели наскоро попрощаться — но и только. Когда все, кого она провожала, двинулись на посадку, Георгина зашла в туалет и там расплакалась — к большому расстройству работавшей там индианки, которая принялась угощать ее шоколадным печеньем и вручила целую коробку «клинекса». После чего настроение у Георгины вдруг сразу заметно улучшилось, и она бодро отправилась назад в Хартест.
Александр поджидал ее, стоя на ступенях парадной лестницы. Он улыбнулся, обнял ее за плечи.
— Ты выглядишь усталой, дорогая. Пошли в дом.
— Да нет, ничего. Ты уже ужинал?
— Нет. Нет еще. Ждал тебя. — Он помолчал немного, как бы не решаясь заговорить. — Макс звонил.
— Да? И что он сказал?
— Только то, что у него все в порядке. И что он сожалеет о… о том, что произошло прошлой ночью. Что он и… Соамс-Максвелл поживут некоторое время в Лондоне. Он спросил, можно ли ему привезти этого человека сюда на уик-энд. Я ответил, что нет.
— И правильно. Хотя мне кажется, нам надо постараться полюбить его, — осторожно проговорила Георгина.
— Не вижу для этого никаких причин, — отрезал Александр, и выражение лица его при этом вдруг сразу же стало крайне холодным. — Почему это мы должны постараться его полюбить?
— Ну… потому что он… из-за того, кто он такой.
— Георгина, я, честное слово, не понимаю, о чем ты говоришь. Мистер Соамс-Максвелл просто один из довольно сомнительных друзей Макса. И мы абсолютно не обязаны его любить. Никоим образом.
— Да, — ответила Георгина. — Да, конечно. Ты прав.
Она вошла в дом, испытывая чувство определенной внутренней тревоги. Отец явно оказался гораздо более уязвимым и чувствительным ко всему этому, нежели они предполагали.
Ужинали они на кухне; после ужина Александр заявил, что очень устал и хочет немного почитать.
— А я поднимусь наверх, навещу Няню, — сказала Георгина. — Она теперь все больше и больше в одиночестве.
Александр нахмурился:
— Мне кажется, ей самой так больше нравится. Я бы не стал ее беспокоить. Я даже уверен, что этого не следует делать. — Впервые за все последние дни он показался Георгине взволнованным, даже возбужденным.
— Ну хорошо, — согласилась Георгина, которой вовсе не хотелось его расстраивать. — Пойду с тобой и тоже почитаю. Да и спать сегодня можно будет лечь пораньше.
Она отправилась вместе с ним в библиотеку и сидела там, но ей не читалось. Георгина пребывала в растрепанных чувствах и никак не могла сосредоточиться. Помимо того, что она и так постоянно тревожилась из-за Александра, расстраивалась из-за Макса, теперь ее волновали и наполняли ощущением какого-то беспокойного счастья еще и собственные отношения с Кендриком. Впервые в ее жизни секс, который всегда доставлял ей огромное удовольствие, обрел к тому же для нее еще и какой-то смысл, перестал быть только чисто физическим наслаждением, потаканием своим желаниям; это новое восприятие секса проникло в нее мягко и незаметно, превратилось в какое-то самостоятельное, очень приятное чувство — прямое и ясное, радостное и естественное — и очень сильное: настолько, что оно меняло все ее мироощущение, придавало смысл ее жизни, наполняло саму ее мужеством и надеждой. Она сидела, глядя на Александра, и в тысячный раз задавала себе вопрос, что же такое в браке ее матери побуждало поступать так, как она поступала; но сейчас впервые за все время Георгина в состоянии была думать над этим вопросом без чувства горечи и озлобления. Всему этому должно быть какое-то объяснение, и оно где-то и в самом деле есть; в тот вечер Георгине, только что открывшей для себя, что такое счастье, показалось, что и объяснение, когда они его найдут, может оказаться если не радостным, то, по крайней мере, терпимым.
Она взглянула на Александра: тот задремал над своей книгой. Выглядел он внезапно и очень сильно постаревшим, и у Георгины защемило сердце. Она подошла к нему, нагнулась и поцеловала.
— Пойдем, папа. Пора спать.
Он мгновенно проснулся — он умел пробуждаться так, в одно мгновение, сразу же включая в работу сознание, как будто бы и не спал вовсе, — и улыбнулся ей.
— Да, конечно. Спокойной ночи, дорогая.
— Спокойной ночи, папа.
Было еще не поздно; когда Георгина решила, что отец уже снова заснул, она поднялась наверх, в комнату Няни. Та сидела перед камином, молча вглядываясь в огонь, на коленях у нее лежала раскрытая книга.
— Что ты читаешь, Няня?
— «Гордость и предубеждение».[37] Глупейшая книга. Дважды ее прочла. Не понимаю, чего в ней находят.
— Ну, раз так, может быть, стоит почитать тогда что-нибудь другое? — рискнула предположить Георгина; надо сказать, что подобный вызов Няниному отсутствию логики потребовал от нее немалой смелости.
— Ну уж нет, — отрезала Няня. — Надо дочитать до конца. А то в газетах о таких ужасных вещах пишут.
