Галина Артемьева - И в сотый раз я поднимусь
Она опять стала пытаться подавить слезы, а там, на станции, внезапно отключились.
Мама немножко успокоилась и решила:
– Придется где-то доставать деньги и платить. Вдруг телефон отключат? Ведь даже врача не сможем вызвать, если что. Хотела бы я знать, какой это гад к нам подключился… Господи, все одно к одному…
Ромка и Мишка, эти самые гады, стояли рядом и боялись даже ее утешать, уж очень погано себя чувствовали.
Вдруг снова раздался звонок с телефонной станции. Женщина-оператор, та самая, что говорила с мамой недавно, спросила, есть ли у мамы справка, что она в тот день действительно находилась в больнице.
Конечно, справка была.
Женщина вдруг сказала:
– Ну, вот что. Я тут посоветовалась с начальником, он разрешил мне этот ваш счет списать. Вы уж не волнуйтесь так больше. И поправляйтесь. А детям все-таки своим скажите, чтобы больше не звонили по таким номерам.
В те времена люди все еще готовы были протягивать руку помощи тем, кто оказался в беде.
Наверное, потому, что в беде, так или иначе, были все.
10. Дух времени, извините за выражение
Надо было оставить за собой все печали и, не оглядываясь, идти дальше, не занимаясь подсчетами разрушений.
Тогда Саша много размышляла над историей праведника Лота и его семьи. Они были единственными людьми, кого пощадил Господь, решив разрушить Содом и Гоморру. Им позволено было уйти. Главное условие: не смотреть, что происходит у тебя за спиной, в покидаемом тобой городе. Жена Лота не выдержала, оглянулась и немедленно превратилась в соляной столп.
Почему нельзя смотреть на то, что оставляешь в прошлом? Почему? Разве это преступление? Многие женщины спрашивали себя об этом… Вопросы так и витали в воздухе:
… Но громко жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила. [8]
Для себя Саша решила так.
Прошлое – само по себе нечто застывшее. Ни изменить, ни исправить, ни вернуться.
Оглянешься – останешься там. Отчаешься – останешься там. Очередным столбиком на пути тех, кто имеет силы и мужество двигаться вперед, все забыв, простив и со всем простившись.
К слову сказать, Саша оставалась среди родных красных башен. Не была она праведницей, поэтому не дано было ей их покинуть. Так что можно оглядываться, ничего не будет, все равно всем поровну делить свалившиеся на них грехи.
Свалилось же на них много нового, ранее неведомого.
Саша была убеждена, что кто-то непонятно зачем сделал страшную ставку на только подросших детей страны: на их разложение, развращение, растление. Гуляя по милому когда-то ее сердцу Арбату, она увидела выступление какой-то агитбригады. Парни, стоя на возвышении, орали:
Не стесняйтесь!
Обогащайтесь!
Им вторили полупьяные девки:
Не стесняйтесь!
Разоблачайтесь!
И действительно: стаскивали с себя майки, обнажая синеватые голые сиськи.
Милиция в действо не вмешивалась: зачем душить ростки нового?
Молодежь целенаправленно нацеливали на необузданное потребление. Главное – получить удовольствие. Жизнь – одна. Бери все, что пожелаешь.
Честность, порядочность, помощь ближнему стали выставляться как нечто порочное и назывались теперь лоховством.
Сашины ребята проходили суровую школу жизни.
Один маршрут до их школы и обратно чего стоил! И всего-то двадцать минут по Калининскому проспекту, который потом гордо переименовали в Новый Арбат. Центр. Люди кругом. А на самом деле – настоящее сафари. С хищниками. Только не ты на них охотишься крутой весь такой с какой-нибудь невероятной красоткой под боком, засев в «Лендровере», нет! Охотятся на тебя, хоть ты и незавидная добыча и взять с тебя нечего: не учебники же школьные с драными тетрадями.
Просто приезжали в центр всякие темные люди, ненавидящие москвичей, особенно центровых. Они почему-то были уверены, что именно здесь, поближе к Кремлю, у всех сказочная жизнь: молочные реки, кисельные берега. И горели желанием за это отомстить. Мстителям было лет по тринадцать-четырнадцать, один на один их одолеть ничего не стоило, да только сколачивались они в стаи, и тут уж спастись можно было, только обладая молниеносной реакцией и умением быстро бегать. Самое главное: распознать, что пацаны вдалеке – не стайка прилежных школьников на экскурсии по достопримечательностям столицы, а те самые неуловимые мстители. Распознавались они, впрочем, легко. По одежде. По обшарпанному виду. И еще – от их стаи исходила опасность.
Ребята замечали их издали и пугались. И это было хорошо. Это давало время выбрать путь к спасению. Иногда достаточно было просто нырнуть в подземный переход, пока тебя не заметили. Иногда можно было пристроиться к какому-нибудь дядьке и идти с ним рядом, словно сынок с папочкой. Ко взрослым не приставали. Иной раз приходилось забегать в магазин, там не лезли. Способов находилась уйма. Главное – быть начеку. Мишкиного друга Федьку, любившего выпендриться, одеться слишком заметно, несколько раз эти темные люди наказывали: однажды сорвали с него шарф и крестик, да еще в грязи как следует вываляли, другой раз отняли рюкзак и все учебники с тетрадями в клочья изорвали.
Почему-то группировались эти шакалы в основном в районе кинотеатра «Октябрь» и магазина «Мелодия». После этих «горячих точек» можно было вздохнуть с облегчением. Но ненадолго. Ведь ближе к «Дому книги» промышляли цыганки с цыганятами. Правда, цыганки лезли в основном к взрослым: просились погадать или дать какую-нибудь мелочь ребенку на хлеб или на молоко. На жалость брали. Попадались на их удочку самые добрые и глупые. Тут дело в том, что на цыганкин оклик главное не только не останавливаться, но даже и не смотреть в ее сторону. Идти, не сворачивая, насквозь, как будто впереди тебя пустое место. С суровым отсутствующим лицом. Пожалел, остановился – считай пропал. Достал кошелек, чтобы дать копеечки на молочко, – вытянут все деньги, да еще вместе с кошельком. Им ведь только того и надо, чтобы добрый простодушный человек на их слезную просьбу откликнулся. И вот его уже ободрали как липку. Такая у них работа. Тут ничего поделать нельзя. Правда, был один весомый плюс. Взрослые цыганки, в отличие от диких приезжих подростков, почему-то боялись стражей порядка. Если они уж очень нахально лезли, загораживая дорогу, можно было громко заорать: «Милиция!» Это тогда еще действовало. Страшнее всего были маленькие цыганята. Они, как назойливые насекомые, беспощадно облепляли свою жертву и буквально рвали на части, пока не добирались до бумажника.
