Ольга Николаева - Ненормальная (СИ)
- Аня, Анюта, Анечка, ну прости меня, идиота, ну, пожалуйста. - Рванул к ней, обхватил за плечи, уткнулся подбородком в ее пушистый затылок, сжал, чтобы сдержать дрожь, от которой уже трясло все ее тело. И принялся шептать что-то утешающее, и умоляющее, и всякую невозможную ерунду, чтобы успокоить, отвлечь, отвести от той боли и обиды, которую сам же и причинил. И начал-то давно, и продолжал методично, старательно. За что? За то, что, как капризный пацан, решил сломать желанную игрушку, потому что не его?
Не выдержал ощущения этой скованной, напряженной спины, развернул к себе, начал гладить, массировать затылок, плечи, шею - пытался хоть как-то успокоить, расслабить. Попробовал заглянуть в лицо, но не поймал - увидел лишь мокрые скулы, не удержался - принялся целовать, собирая соленую влагу. Все так же шепотом моля о прощении, добрался до влажных, закрытых ресниц, уже не совсем понимая, что делает.
- Девочка моя хорошая, прости меня, прости, мне самому было очень больно, и обидно, и тянуло к тебе, как бабочку на огонь. А ты светишь всем, хорошая такая, а меня не греешь. И я злился на тебя. Прости. Не плачь, хорошая, я не стою того. И тебя не стою, и слушать меня не надо. Слышишь, Ань? Не молчи, ну скажи мне хоть что-нибудь, накричи на меня... Ну, пожалуйста?
И услышал горькое:
- За что? Почему ты так со мной? - и уже не тихие слезы, а горькое, захлебывающееся рыдание.
- Ни за что малыш. За то, что я сволочь жадная, а ты красивая, и хорошая, и сладкая такая... на тебя только слепой не пялится. А мне жалко, что не я один это вижу, и злюсь от того, что нельзя тебя забрать и спрятать, и от того, что ты не видишь этого...
Подхватил, уселся в кресло, усадил на колени - она вся почти утонула в руках, и начал укачивать, как ребенка, продолжая нести несусветные глупости... разжимая ледяные ладошки, пряча их на груди, согревая... сколько так времени прошло - не понимал и не чувствовал. Понял только, что затихла, только вздохи тяжелые слышались.
Приподнял ей подбородок, заглянул в лицо и обмер: глаза, по-детски распахнутые, омытые слезами, смотрели с таким укором, что пальцы снова потянулись, лаская, заглаживая свою вину, и забирая боль, и даря нежность, которой не знал за собой раньше. Прошлись по бровям, разглаживая хмурую морщинку, по скулам, коснулись краешка губ - опухших и искусанных, и снова захотелось загладить, зацеловать, занежить, вымолить у них прощения. Осторожно, словно спрашивая, прикоснулся своими, потерся ласково, страшась, что оттолкнет... не оттолкнула. Без всякой задней мысли принялся выцеловывать уголки, контур, края, сходя с ума от страха, что снова сейчас обидит этой невинной лаской.
Совсем другие вещи творились когда-то в его фантазиях, очень бурных, активных и смелых. Никогда бы и представить не мог, что будет терять столько времени на подростковые ласки и трепетные поцелуи. А сейчас забыл обо всем и медленно упивался хотя бы тем, что не прогоняла
Когда раздался глубокий вздох, и ее руки вдруг потянулись к шее, несмело и неуверенно? Когда невинная ласка вдруг встретила ответ и превратилась во что-то большее? Кто первый потянулся к застежкам, пуговицам, ремням и завязкам? Как ни пытался, этого Дима восстановить не смог. Помнил лишь то, как вдруг задохнулся, как кровь понеслась по венам, выстукивая пульсом какой-то безумный мотив. Как вдруг оказалось - что вот она, наконец-то, рядом, вся твоя, и все оказалось так правильно, и как надо, и совсем не так, как мечтал, да и кому они нужны сейчас были, эти мечты?
Глава 15.
Кому они нужны, эти мечты? Кто их выдумал? Кто дал способность человеку - придумать себе какую-то далекую цель и гнаться за ней, не разбирая дороги? Наверное, боги когда-то решили так наказать все человечество, или просто унять энергию, которой всегда было слишком много. Чтобы люди не тратили ее хаотически, норовя разнести весь мир в молодеческой удали, или чтоб не могли объединиться, и свергнуть богов с пьедестала... А так - у каждого свой бог, свои небеса, своя бездна, к которой он идет, почти не сворачивая, и тратит всю жизнь на погоню.
Что хуже - истратить всю жизнь, но так и не достичь того, о чем мечталось, или поймать, наконец, эту радугу за хвост, а потом, испугавшись, не знать, что с ней делать? Наверное, все-таки, лучше выбрать первый вариант - ведь всегда есть тот свет, что греет и ведет, и дает надежду, и дарит оправдание: я стремился, но так и не смог.
А вот когда ты ее получил, когда взял в свои руки - что делать дальше? Ведь вот же она, в твоих ладонях, и сейчас должно навалиться счастье и смыть тебя голубым потоком, несущим к нирване. А оно не наваливается. А ты сидишь, испуганный, держишь в руках, и дальше не знаешь, что делать: слишком хрупкая она, слишком трепетная, чтобы просто так хватать грубыми лапами. И не знаешь еще - обожжет тебя от прикосновения, или обдаст лютой стужей, или растает, как снежинка, от легкого дыхания?
Что делать с тобой, Анюта, мечта моя, сбывшаяся ли? Как сделать тебя счастливой, как не сломать, привязывая к себе, как не сжечь, пытаясь согреть, дать свободу, не отпуская?
Сидишь, такая тихая, у меня на коленях, снова о чем-то думаешь... о чем? Пустишь ли меня когда-нибудь, в этот свой мир, такой странный и такой загадочный? Ведь полностью он никогда тебя не отпустит - тебе там хорошо одной, как никогда не было здесь, со мной. Или было с кем-то еще, о ком я не знаю? Если так, то и знать не хочу - умру, наверное, от зависти.
Вот так, не заметно для себя, заговорил возвышенным языком. А ведь раньше вообще не уважал людей, которые мыслят высокими категориями. Не понимал философию в универе, сдавал кое-как, на тройбан, а литературу в школе всей душой ненавидел. Не понимал: зачем тратить время на болтовню о всяческой хитромудрости, когда нужно идти и делать? А сейчас вдруг накрыло. Или повзрослел с опозданием? Или это все ты, Анька, и твое тлетворное влияние?
Я ведь и к музыке раньше по-другому относился: веселенький фон, не более. Слушал, конечно, рок, потому что реальные парни только его и слушают: всякая другая мура просто не принималась. Повзрослел - положил болт на правила и просто фоном втыкал радио, что там несли - не обращал внимания. И поражался людям, которые на полном серьезе обсуждали чей-то новый альбом, и достоин ли очередной кривляка какой-то там награды. О чем они все? Бред бездельников.
И был уверен, что тебя этот шум вообще раздражает, потому что, садясь в машину, ты морщилась и вечно просила выключить. Я и не сопротивлялся. Кто ж знал, что все, чем я забиваю уши - это дешевое дерьмо, которое портит карму? Твои слова. Я такими раньше тоже никогда не бросался.
