Татьяна Ковалева - С тобой навсегда
— Нет, Петер, — вежливо отказываюсь я. — Предпочитаю готовиться заранее к таким визитам. Извини…
Его улыбка наполняется новым содержанием. Она становится нежной. Или мне так кажется в тусклом красноватом отблеске заходящего солнца.
— Что-то изменилось в твоей улыбке, — говорю я.
— Да, наверное, — Петер медленно едет вперед. — Просто мне очень нравится твой выговор. Это настоящее удовольствие — слушать тебя!
«А мне нравится — что ему нравится!»
Я рассказываю Петеру, как проще проехать в мои «новостройки». Мы двигаемся, но по-прежнему медленно — так медленно, что на оживленных улицах ему даже сигналят «в багажник». Петер не обращает на сигналы нетерпеливых водителей никакого внимания. Мысли его целиком заняты мной.
Он говорит:
— Так быстро пролетело время сегодня! И так интересно, что не хочется расставаться.
Я молчу. Мне тоже не хочется расставаться. Но это же не значит, что в первый же вечер я должна броситься к нему в постель.
Петер ловит мой взгляд. Ему хочется знать, как я реагирую на его слова. Наверное, видит он ответное теплое чувство и поэтому воодушевляется:
— Хочу встретиться вновь. Завтра. Это возможно?
— Да. Завтрашний вечер у меня еще не занят, — так я говорю, а в душе иронизирую над собой.
«Если бы не усилия Кандидата, у тебя, домоседки, ни один вечер не был бы занят».
По правде говоря, я пускаю Петеру пыль в глаза и при этом даже не краснею. Наверное, на рабочем месте секретаря я кое-чему научилась.
Но Петер воспринимает все — словно так и должно быть. Только уточняет:
— Вечер? А днем ты занята? Ведь выходной…
Я просвещаю его:
— Воскресенье в каждом театре — самый рабочий день. А выходной у меня — послезавтра.
Мы подъезжаем. Я показываю ему свой дом.
Петер озирается:
— Кажется, я тут уже был. В тот злополучный вечер.
Я смеюсь:
— Нет, был ты в соседнем доме. Там не моя квартира.
Мой смех воодушевляет Петера на новое предприятие — проводить меня до дверей квартиры. Я не возражаю, я даже думаю угостить его чем-нибудь дома, как водится — чаем или кофе.
Когда мы поднимаемся лифтом, я решаю задачу: какой чай ему предложить: черный, цветочный, фруктовый?.. Он выберет сам. Но почему-то начинают дрожать мои руки — мелко-мелко, почему-то дыхание начинает учащаться.
И у него.
— Люба… — говорит Петер и берет меня за руку.
Лифт здесь останавливается, двери раскрываются.
— Чай? Кофе?.. — в волнении спрашиваю я.
— В лифте? — глаза Петера полны какого-то дурмана.
Но я не понимаю, не могу различить: это он одурманен или он дурманит меня? Петер же говорил, что занимался когда-то гипнозом. Почему-то в прошлый раз это меня чуть-чуть испугало. Теперь не пугает. Мне даже хочется прочувствовать на себе его гипнотическую силу.
— Что в лифте? — не понимаю я.
— Чай… — Петер взволнован не меньше меня, он так сильно сжимает мне руку, что я даже чувствую боль.
Морщусь. Мы выходим из лифта.
Кажется, ноги еле держат меня. Сильнее дрожат руки, и я никак не попаду ключом в замочную скважину. А когда попадаю наконец, то не могу открыть — замок не слушается меня.
В это время рука Петера ласково ложится мне на плечо. Я вздрагиваю и замираю, прижимаюсь лбом к двери.
«Что со мной?..»
Я чувствую, как Петер, склонившись сзади, нежно-нежно целует меня в шею… потом куда-то за ушко — не может удержаться. Мне очень приятны эти неожиданные поцелуи, но отчего-то слезы вдруг наполняют глаза. Я, конечно, справляюсь с ними. Я улыбаюсь теперь, я чуть-чуть запрокидываю голову и чувствую теплые губы Петера у себя на ключице. А руки его — большие и сильные — крепко сжимают мне плечи. Его дыхание опаляет мою шею. Мне становится горячо…
Я поворачиваю в очередной раз ключ, и дверь открывается. Мы прямо-таки вваливаемся в прихожую — мы словно привязаны друг к другу.
Я смеюсь, тянусь рукой к выключателю.
— Не зажигай свет! — просит Петер.
Но я зажигаю свет. И смеюсь громче, и пытаюсь оттолкнуть Петера от себя. Но старания мои напрасны, он — как скала. Я смотрю в глаза его и как будто таю: все слабеют мои руки. Я ничего не могу с собой поделать: знаю, что мне нужно оттолкнуть его, но не хочу этого. Или он гипнотизирует меня, завораживает своими васильковыми глазами, или… я влюбилась.
Вижу, взгляд его, прямо-таки дарящий тепло, медленно погружается в вырез моего платья — туда, где слегка выступают ключички, и ниже — где белеет грудь.
— Ты так хороша, свежа… — шепчут едва слышно его губы. — Ты сводишь меня с ума…
— Петер… — вздыхаю я и больше не могу произнести ни слова.
Губы его спускаются ниже ключиц…
Вздох — судорожный, внезапный — вырывается из моей груди. Я прижимаю к себе его голову, тереблю пальцами жесткие волосы. Что-то шепчу в ответ. Что же? Если б мне не было так одуряюще приятно, мне бы стало сейчас очень смешно, потому что я все еще предлагаю Петеру угощение:
— Чай?.. Кофе?..
Губы его начинают путешествие вверх.
— Кофе… — шепчет Петер. — Или чай… чай… а может, кофе… — он, должно быть, тоже не очень-то думает о том, что в эту минуту говорит.
Он накрывает губы мои поцелуем — страстным, внезапным. И сжимает мне плечи, и прижимает к прохладной стене.
Голова моя идет колесом. Я едва не задыхаюсь от возбуждения. Своей грудью я чувствую, как в таком же волнении вздымается его грудь. Руки мои охватывают его спину — то же, что гору, — крымскую Медведь-гору…
«Он же великан! Настоящий великан».
Когда Петер начинает опять целовать мне шею, я уже так накалена, что едва не вскрикиваю. Руки мои внезапно сами по себе обращаются в лапы кошки. Пальцы, как когти, впиваются ему в спину. Петер вздрагивает, отпускает меня на секунду, и тогда я с силой отталкиваю его.
Петер смотрит на меня недоуменно.
— Уходи! — говорю я ему в лицо.
— Почему, Люба? Что случилось?
«Сережа никогда не целовал меня так. Он всегда был нежен. Он был идеален. Он был… — я не хочу продолжать этот логический ряд; я помню, каким был Сережа. И руки мои у него на спине никогда не обращались в лапы кошки!..»
— Уходи! И не приходи больше!
— Но почему?
— Не надо объяснений.
Скорее всего в глазах моих в эту минуту горит огонь. В свете этого огня Петер Фолькер, который только что был львом, становится ягненком.
— Люба! Я обидел тебя?
Я не могу ответить на этот простой вопрос, потому что сама не понимаю себя. Думаю, что именно то состояние, в коем я пребываю сейчас, и называется — закусить удила. Я их «закусила» крепко.
