Татьяна Булатова - Три женщины одного мужчины
Расходились всегда за полночь и долго провожали друг друга по домам, продолжая петь и пританцовывать. «В следующий раз – у Вильских», – напоминали гости друг другу, а Женечка с Женей объявляли официально: «Двенадцатого апреля – у нас».
Начиная с 1990 года День космонавтики Евгения Николаевна Вильская никогда не отмечала, закономерно считая его еще одним днем траура наряду с ненавистным 8 Марта, когда обвалилось мощное здание ее счастливого брака, а вместе с ним – и вся ее женская жизнь.
* * *– Нам нужно поговорить. – Вильский открыл перед женой дверь, как всегда, помог снять пальто и, ни слова не говоря, прошел в гостиную.
Ни о чем не подозревающая Женечка засеменила следом.
– Желтая, – Вильский избегал смотреть в глаза жене, – я ухожу.
– Куда? – С лица Женечки медленно начала сползать принесенная из гостей улыбка.
– Не куда, а к кому, – поправил жену Евгений Николаевич.
– К кому? – побледнев как мел, повторила Женечка.
– Я встретил женщину. Полюбил. Прости меня, Желтая.
– Ка-а-к? – только и смогла выдавить она из себя, а потом закрыла рот рукой, видимо, для того, чтобы не закричать в голос.
– Я все решил, – спокойно говорил Вильский, и с каждым его словом лицо Женечки становилось все бледнее. Она смотрела на мужа так, словно видела этого человека впервые.
– Нет, – покачала Женечка головой. – Ты не можешь. У нас дети.
– Желтая, Вера в следующем году закончит институт. Нике – почти двенадцать. Я буду платить алименты, как и положено.
– Ну и что? – не согласилась с мужем Женечка. – У девочки все равно должен быть отец.
– У нее есть отец, – коротко сказал Вильский и попытался взять жену за руку.
– А я? – Женечка приблизила к мужу лицо, как будто пыталась разглядеть в его глазах спасительное сомнение: а вдруг ошибается? Вдруг не окончательно?
– Я больше не люблю тебя, Желтая… – пряча глаза, ответил Евгений Николаевич, и губы у него затряслись. Он физически почувствовал, как в этот момент стало больно его жене, как оборвалось в ней сердце, но по-другому было нельзя. Вильский не хотел жить во лжи, считая это ниже своего достоинства.
– Я тебе не верю, – мелко-мелко затрясла головой Женечка и пододвинулась к мужу еще ближе. – Этого не может быть. Я ее знаю?
Вильский отрицательно покачал головой.
– Я бы почувствовала, – чуть не плача, простонала Евгения Николаевна. – Как же я не почувствовала? Давно?!
Вильский кивнул.
– Сколько? Полгода? Год?
Евгений Николаевич показал два пальца.
– Два? – вскочила с дивана Женечка. – Два года? И я ничего не чувствовала? Ты спал с другой женщиной и я ничего не чувствовала?!
– Я не хотел, чтобы ты это почувствовала, – снова взял ее за руку Вильский, но теперь она ее вырвала.
– Ты врал мне два года, – зашипела на него Женечка. – Два года! Зачем было столько скрывать?
– Я должен был понять, насколько это серьезно.
– Понял? – Евгения Николаевна сорвалась на крик. – И что? Ты правда уйдешь?
Вильский кивнул.
– Сейчас?
Евгений Николаевич снова взял жену за руку, а Женечка, не вырывая руки, сползла с дивана на пол и встала перед мужем на колени.
– Женя, – подбородок ее трясся, – не уходи. Не делай этого. Ты ее не любишь. Это ошибка, я знаю. Такое бывает. Не уходи, Женя. Я тебя прошу. Я тебя заклинаю. Детьми. Пожалуйста, – выдохнула она и поцеловала Вильскому руку. – Пожалуйста…
– Я уже решил, Желтая, – погладил он ее по голове и по-отечески поцеловал в лоб.
– Тогда уходи, – пока еще спокойно произнесла Женечка, а потом повалилась на пол и стала кричать, как раненая птица, колотя руками-крыльями об пол.
Вильский подскочил к двери, повернул ключ в замке, чтобы не могли войти дети, потом бросился к жене, попытался ее поднять. Это оказалось невозможным, она отталкивала его. В дверь начала ломиться проснувшаяся от материнских криков Вера и требовать, чтобы ее впустили. Подбежала перепуганная Ника, решившая, что «мамочка умирает». И тогда Евгений Николаевич впервые закричал на жену:
– Замолчи! Замолчи немедленно! Ты взрослый человек! Замолчи!
Женечка вздрогнула и замерла.
Всю ночь у подъезда дежурила «Скорая», а утром Евгений Николаевич Вильский ушел на работу, прихватив с собой все документы, включая свидетельство о браке.
О том, что между младшими Вильскими что-то произошло, Кире Павловне донесла розовощекая Ника, забежавшая после школы перекусить к бабушке.
– Ты ничего не путаешь, Нютя? – склонилась над чавкающей внучкой Кира Павловна.
– Не-а, – с набитым ртом сообщила Ника. – Мы с Веркой думали, мама умирает, а папа сказал, что все нормально: простое отравление. Уж не знаю, бабуль, чем это их тетя Нина накормила, что мама чуть не умерла. Она, бабуль, так кричала. Так кричала. А потом папа ей несколько раз «Скорую» вызывал. Я его спрашиваю: «Почему она кричит? Она умирает?» А он говорит: «Ей больно, вот и кричит. Скоро не будет».
– И? – Кира Павловна присела на стул и подвинула своей Нюте компот.
– Ну и все, больше не кричала. «Скорая» ее спасла…
Проводив внучку, обычно легкомысленная Кира Павловна неожиданно для себя сопоставила две вещи: отравление и крики, и обнаружила в этом вопиющее противоречие. Ну, отравление – это бывает, Нинка есть Нинка, никто не знает, из каких продуктов сготовлено, но при отравлении нормальные люди не кричат. Нормальные люди марганцовку разводят и – два пальца в рот.
«Что-то тут не то», – озадачилась Кира Павловна и позвонила младшим Вильским домой. Трубку сняла Вера.
– А чего ты дома? – притворно удивилась Кира Павловна. – Заболел, что ли, кто?
– Мама. – Вера была такой же немногословной, как и ее отец.
– А че с Женей?
– У нее гипертонический криз, – коротко объяснила Вера.
– Да, ну ладно, – приняла объяснение Кира Павловна, благоразумно решив отступиться от внучки, потому что та такая же бестолковая, как и все Вильские. – Коля, – с порога набросилась она на мужа. – Иди. Там у них черт-те что! Нютька приходила, говорит, мама чуть не умерла. Им звоню, там Вера. А ты сам знаешь, от нее ничего путного не добьешься.
Увидев деда перед собой, Вера удивилась: она ждала отца.
– Что-то случилось? – Она привычно поцеловала Николая Андреевича в подставленную щеку.
– Да, похоже, это у вас что-то случилось, – улыбнулся внучке запыхавшийся от быстрого шага Вильский.
– У мамы криз, – коротко пояснила Вера. – Лежит. Плачет.
– Плачет? – В груди у Николая Андреевича екнуло.
– Ну… Спрашиваю: «Мам, что с тобой?» Говорит, голова кружится, слезы сами собой текут.
