Праведник (ЛП) - Ловелл Л. П. "Лорен Ловелл"

Отступая назад, я потираю виски. Мне нужно подумать. Принять решение.

* * * * *

Вечер пятницы. В клубе много народу, и я, в свою очередь, остаюсь в гостиной, хотя и не отрываю взгляда от Иден. Служба безопасности лично подключила все камеры видеонаблюдения клуба к приложению на моем телефоне. Теперь я могу видеть клуб из любого места.

Иден сегодня выглядит особенно несчастной. Я наблюдаю, как она разливает напитки и смешивает коктейли. Фальшивых улыбок, которые ей когда-то удавалось изобразить на лице, теперь нет. Отсутствие Отто сказывается на ней. На ней то же самое черное платье до колен, в котором я видел ее, когда она только начинала, только оно больше не облегает ее изгибы. Материал свисает, обтягивая ее худеющую фигуру. Даже отсюда, под слоем макияжа, я вижу тени у нее под глазами, то, как выступают ее скулы, словно пытаясь вырваться из-под кожи. Мой ангел падает. Она теряет веру. А что такое ангел без веры? Нет, ей так нельзя.

Встав, я направляюсь в клуб на первом этаже. Иден уже ставит поднос с напитками на столик. Грязным политикам. Джейсу удалось шантажировать их в пользу нашего дела в прошлом году. Иден наклоняется, ставя один из бокалов на стол, и в этот момент один из мужчин постарше кладет руку ей на заднюю сторону бедра, его пальцы чуть проникают под ткань платья. Она замирает, а затем отходит, игнорируя это движение. А вот я нет. Этот образ прочно запечатлелся в моем сознании.

Всего через пару тяжелых ударов сердца я оказываюсь возле столика. Иден первой замечает мое присутствие и опускает взгляд в пол, как будто ей неловко. Я хватаю мужчину за волосы и запрокидываю его голову назад. Потрясенный крик срывается с его губ, и все его продажные друзья замирают.

— Ты положил руки на мое.

— Нет, — хнычет он. Жалкий.

— Не оскорбляй меня своей ложью! — Он запинается на своих словах, но ничего внятного не выходит. Я отпускаю его, толкая вперед, но прежде чем успеваю остановиться, моя рука ударяет его по затылку, используя его и без того вращательный импульс, чтобы впечатать его лицом в стол. Я слышу треск, и повсюду разбрызгивается кровь, как будто разбивают яйцо.

Все его друзья вскакивают на ноги и отпрыгивают в сторону, пытаясь не испачкать свои дорогие костюмы.

— Убирайся отсюда — Я отступаю, разглаживая рукой перед своего пиджака. Я бросаю взгляд на Иден, которая теперь уперлась в стену, прижав поднос к груди, как щит. Мужчина отползает от меня, держась за сломанный нос. Однако никто из них не осмеливается ничего сказать. Они в костюмах. Коррумпированы, но не так, как я. Я вижу ужас в их глазах, когда они боятся за свои жалкие жизни. Хорошо. Они должны испытывать хоть какое-то уважение.

Когда они скрываются из виду, я поворачиваюсь к Иден. Ее глаза широко раскрыты, зубы прикусывают полную нижнюю губу.

— Пойдем. — Я протягиваю ей руку, и она мгновение смотрит на нее, прежде чем медленно провести своими пальцами по моим. Ее прикосновение мгновенно успокаивает бурю гнева в моей голове. Все исчезает, кроме нее. Она — все, что я вижу. Все, что я слышу. Наши взгляды встречаются, и я погружаюсь в нее, как будто погружаюсь в Божий сад. В этот момент все кажется… спокойным. Идеальным. Она опускает взгляд, и внезапно все возвращается на круги своя. Джазовая музыка, негромкий щебет разговоров, звон бокалов и жужжание автомата для льда. Ее пальцы крепче сжимают мои, и я опускаю взгляд на наши вплетенные руки.

— Пойдем, — снова говорю я, ведя ее к лестнице. Ее рука остается в моей, пока мы идем по клубу, и слабый ток передается от нее ко мне.

Я открываю для нее пассажирскую дверь своей машины и сажаю ее внутрь. Когда наши пальцы разъединяются, я скорблю об утрате. То тепло, которое она излучает так легко, покидает меня, и мне холодно. Только когда мы проезжаем несколько миль по дороге, она, наконец, заговаривает.

— Куда мы едем? — спрашивает она.

— Увидишь, ангел.

Остаток пути мы сидим в молчании, хотя оно не ощущается напряженным. Нам не нужны слова, только присутствие друг друга. Две одинокие связанные души.

Я останавливаюсь у церкви и глушу двигатель. Иден выглядывает в окно, свет, льющийся через открытые двери, освещает ее черты. Она, наконец, обращает свой пристальный взгляд на меня. — Ты привез меня в церковь.

— Да.

— Я не религиозна. — Ирония в этом заявлении не ускользнула от меня.

— Ты теряешь веру, ангел.

Она заправляет волосы за ухо.

— Что?

— Ты больше не веришь, что найдешь своего брата. Ты сдаешься.

Она качает головой.

— Нет! Я бы никогда не сдалась. — Ее глаза опускаются на колени, но не раньше, чем я замечаю в них намек на стыд.

— Вера должна подвергаться испытанию. То, как мы реагируем, определяет нас.

Она медленно поднимает взгляд, склонив голову набок.

— Ты веришь в Бога.

— Я католик.

Она долго молчит.

— Ты удивляешь меня, Сейнт. Чем больше я узнаю о тебе, тем больше ты сбиваешь с толку.

— Безнравственный человек все еще может молиться за свою душу. — Я открываю дверцу и вылезаю, наблюдая через крышу машины, как она делает то же самое. Она стоит спиной ко мне, уставившись на церковь так, словно это какая-то иностранная, неизвестная концепция. Обходя машину, я подхожу к ней и переплетаю свои пальцы с ее. Она опускает взгляд на руки, и уголки ее губ приподнимаются в легчайшем намеке на улыбку.

В церкви тихо, вокруг ни души. Снаружи вдалеке раздается автомобильный гудок, но он не проникает в тот пузырь спокойствия, который существует здесь. Присутствие чего-то большего недвусмысленно.

Каблуки Иден цокают по древнему каменному полу, их слабое эхо отражается от сводчатого потолка.

— Я не люблю церкви, — выдыхает Иден.

— Почему? — Как можно не захотеть испытать абсолютное спокойствие, которое приходит от пребывания в церкви?

Она поворачивается ко мне лицом, и когда моргает, по ее щеке скатывается одинокая слезинка.

— Мама умерла четыре года назад. Отец умер, когда мне было одиннадцать. За последние десять лет я была в церкви только на их похоронах. — Такая юная душа пережила столько трудностей.

— Твоя мать была религиозной?

Она отвечает не сразу.

— Она верила в Бога, но не в правила какой-либо религии. Это было скорее духовное занятие. Она верила в то, что нужно быть доброй к людям и делать мир лучше. — На губах Иден появляется мягкая улыбка. — В комнате становилось светлее, когда она входила в нее. У нас было не так много денег, но она отдала бы свой последний пенни кому-нибудь другому, кто в этом нуждался. Мама была доброй и порядочной, и она умерла. — Она вытирает слезы, которые теперь текут по ее щекам. — Как я могу поверить во что-то, что могло отнять ее у меня?

Я сажусь на переднюю скамью, и она неуверенно садится рядом со мной.

— Когда-то у меня была сестра, Ниав. Она умерла в возрасте двух недель. На похоронах выступал священник. Он сказал: мы посланы на эту землю, чтобы учиться, стать хорошими людьми и очистить наши души, чтобы мы могли вознестись на небеса и быть с Ниав. У Ниав уже была чистая душа. Вот почему ее рано вызвали домой. — Я помню, как был десятилетним мальчиком и ненавидел свою умершую сестру, потому что мне наверняка пришлось бы жить вечно, чтобы когда-нибудь стать достойным Его милости. Как получилось, что она родилась чистой, а я таким испорченным? Это казалось несправедливым.

— Ты действительно в это веришь? — спрашивает она.

Я надеюсь, что это не так, иначе мне суждено провести вечность, пытаясь искупить свою вину. Теперь я убийца. Сколько времени требуется, чтобы смыть с души подобный грех? Десять лет? Пятьдесят? Сто?

— Иногда вера — это просто дать кому-то то, во что можно верить, — говорю я.

Эти темно-зеленые глаза встречаются с моими.

— Ты думаешь, я должна верить? — Как она может не верить?

— Я думаю, тебе нужно во что-то верить, ангел. Какой вред может принести вера? — Я не могу отдать ей Отто прямо сейчас. Но я также не могу смотреть, как она сдается. Если она падет, то и я тоже, потому что она — мой единственный шанс на искупление. Я чувствую это. Когда она прикасается ко мне, это духовно, свято, трансцендентно.