Мария Воронова - Клиника обмана
Ослепительная, взрослая и чужая…
Разве может такая красавица серьезно относиться к нему?
Он переоделся в костюм Деда Мороза, притащил под елку мешок с подарками, Аня с Агриппиной стали поздравлять детей. Потом начались игры и конкурсы.
Витя смотрел, как Аня, румяная и уже растрепанная, бегает среди малышни… Заметив, что он одиноко сидит в кресле, она потянула его за руку и вытащила на середину холла.
Дети притихли.
Поднявшись на цыпочки, Аня завязала ему глаза и несколько раз повернула вокруг собственной оси.
– Раз! Два! Три! – в восторге орали дети.
Ему дали ножницы и подтолкнули. Он пошел вперед, щелкая ножницами в вытянутой руке.
– Так-так! Есть! – Аня сдернула повязку с его глаз. – Ну-ка посмотрим… – Она сама подняла с пола приз, завернутый в нарядную бумажку.
Это оказалась маленькая фигурка ангела, Витя сразу спрятал ее в карман.
Она не для него. Эта красавица станет хозяйкой большого дома, будет встречать гостей с любезной улыбкой и незаметно кивать официанту, чтобы подавал коктейли. И устраивать такие же веселые праздники для собственных детей – в дубовой гостиной, а не в больнице… И не в офицерской общаге.
Ведь что он может ей предложить? Дожидаться его из автономок на ледяных ветрах Гаджиево? В щелястой бетонной пятиэтажке, где придется делить пятиметровую кухню еще с двумя женами офицеров?
Аня – его путеводная звезда, свет его жизни, но если звезда озаряет тебе путь, это еще не значит, что ты можешь взять ее в руки.
Ну что ж, пусть он не будет обладать ею. Достаточно того, что он будет ей принадлежать.
В два часа ночи праздник завершился. Аня с Агриппиной Максимовной уложили разгоряченных детей, потом заведующая отправилась поздравлять коллег из других отделений.
Аня и Витя сидели у елки в ожидании Сумарокова, который обещал приехать за дочерью сам.
В холле было темно и таинственно, в мерцании елочных гирлянд еле угадывались очертания предметов. Аня прошлась по комнате, шурша разбросанным серпантином.
– Знаете, что это за венок? – шепотом спросила она, показывая на переплетенные зеленые ветви с серебряными шариками и тускло светящимся посередине фонариком.
– Нет.
– Это омела.
Аня стояла в дверном проеме, Витя не мог разглядеть ее лица, но чувствовал, что она улыбается.
– Знаете, что делают под омелой в Рождество? Сегодня, правда, всего лишь Новый год… Рождество лучше. Повод для радости в миллион раз больше. Тут – год миновал, а там – Христос родился. Но я не знаю, увидимся ли мы в Рождество.
Витя встал и подошел к ней.
– И что же делают под омелой в Рождество? – спросил он хрипло.
– Вообще-то целуются.
Он протянул руку и встретил ее доверчиво протянутую ладонь.
Они стояли в дверях под дурацкой новогодней мишурой и держались за руки. Может быть, для Ани это была всего лишь шутка… Пусть так!
– Я твой, Аня, – тихо сказал он. – Делай со мной что захочешь.
Ее рука легла ему на шею, и он был вынужден наклониться к ней.
На секунду он увидел сосредоточенное и, кажется, испуганное лицо, но тут же ее губы прижались к его губам. А потом Витя, дрожа от счастья и от страха, взял Анино лицо в ладони и несколько раз сам быстро поцеловал, от смущения попадая в брови.
Лада встречала Новый год в больнице. Вместе со всеми пила шампанское и желала коллегам счастья.
Ей очень хотелось, чтобы поступил какой-нибудь тяжелый больной, пришлось бы оперировать и в напряжении сил она забыла бы про Новый год. И про то, что, кроме Ани Сумароковой, ей никто не позвонил с поздравлениями.
Мобильник мертво молчал, и, разозлившись, она выключила его, соврав коллегам, что села батарейка.
Она знала, что завтра ей будут звонить многие – сотрудники из клиники Розенберга, бывшие больные… Но то будет завтра, а в новогоднюю ночь поздравляют только самых близких людей.
Интересно, что-то поделывает сейчас Валентин Сумароков? Млеет в объятиях своей маленькой сучки? Лада узнала от Ани, что отец и Катя дожидаются ее дома. Тут уж Сумарокову, конечно, не до нее, старой верной подруги.
«Ах, Лада, ты мой лучший друг, ты моя опора!» Ага, сейчас! Маленькая поблядушка с жадным взглядом – вот твоя лучшая опора!
Как ни горько это признавать, но для мужчин пара круглых упругих сисек значит больше, чем благородная душа, чем… А, блин, да чем все остальные вещи на свете!
Как только дочь уехала, Валентин начал нервничать.
Сорвется, все сорвется, суеверно думал он. Родители не отпустят Катю или Аня вдруг вернется домой. Да мало ли что может случиться?
Пустой дом угнетал его. Накинув куртку, он вышел на участок.
Последние дни стояла оттепель, казалось, что снега не будет и в новогоднюю ночь, но стоило Ане уехать, как мокрые дорожки схватились инеем и с неба посыпались белые хлопья. Снег шел и шел, кружился, искрил в лучах фонарей, заметая дорожки и надевая шапки на деревья.
На соседнем участке, густо украшенном фонариками, уже праздновали. Взорвалась петарда, потом что-то завыло, и огненный столб поднялся в черное небо.
До приезда Кати было еще достаточно времени, и он решил нарядить одну из елок, растущих у входа на участок.
После того как они с Аней украсили елку в гостиной, в коробке оставались игрушки. Он выбрал самые большие шары и гирлянду, потом под ящиками с инструментом разыскал удлинитель, и через полчаса елка засверкала разноцветными огнями.
Полюбовавшись на дело рук своих, он посмотрел на часы и решил, что пора идти встречать Катю.
На шоссе было пустынно, только редкие машины торопились в сторону Выборга. На землю опускалась ночь, последняя ночь уходящего года. Зайдя под стеклянный навес остановки, Валентин закурил.
Он специально не послал за Катей машину – чтобы ее родители ничего не заподозрили, и теперь ругал себя за это. Дорога скользкая, а маршрутки так часто попадают в аварии… Он уже и не помнил, когда в по-следний раз вот так ждал кого-то, вглядываясь в очертания приближающихся машин!
Валентин выкурил три сигареты, прежде чем увидел маршрутку. Медленно, словно древнее животное, она подползла к остановке, подмигивая желтым глазом, и с тяжелым вздохом открыла дверь.
Катя выскочила первой и, секунду поколебавшись, кинулась ему на шею.
– Не ждала, что вы будете меня встречать…
Вместо ответа он поцеловал ее в мягкие, пахнущие мандаринами губы и повел к дому. Оба знали, что случится, когда они придут.
Они поднялись наверх, не дождавшись боя курантов. В спальне неярко горел торшер, постель сияла белым шелковым бельем.
– Не бойся, – говорил Валентин, лаская ее. – И ни о чем не думай. Тебе не надо ничего делать, я все сделаю сам. Считай, что я – волны или солнечные лучи, как хочешь. Не бойся, не бойся, я с тобой. Я люблю тебя.
