Пьер Рей - Вдова
— Какая разница…
— Тринадцать.
— Черт тебя поймет!
— Что скажешь, Рони?
— А в двадцать что тебе останется?
— То, чего тебе не хватает в пятьдесят. Мечты и надежды.
Рони замолчал, не зная, о чем говорить дальше, но наконец решился:
— Послушай, Лон, ты заявляешься ко мне без предупреждения, когда я еще сплю, и, как молоток, обрушиваешь мне на голову свои побасенки. Да знай я об этом сразу… Иди-ка ты, девочка, домой!..
— Слишком поздно!
— Что?!
Она приподнялась на локте, провела большим пальцем по его губам, наклонилась над ним и чарующе медленно принялась ласкать их своими. Потрясенный Рони молил небо ниспослать ему силы оттолкнуть ее. Пока еще он не пересек границу, за которой перестанет быть Рони. А граница так близка… Так пьянит его эта неожиданная близость. Насколько мать была груба, настолько нежной, свежей, гибкой казалась ему дочь. И этот — с ума сойти! — почти забытый аромат — нет, не духов, а самой юности… Девочка права, все сказанное ею, — правда. Это он старый дурак! Второй такой встречи не будет! Хватит рассуждать, жить иллюзиями в ожидании Бог знает какого счастья. Она с ним, здесь… Его руки сжали гибкое тело Лон. Какая разница, что привело ее сюда! Рони прижался щекой к ее щеке, потрясенный, задыхающийся, с бешено бьющимся сердцем.
— Лон… — Он скорее угадал, чем увидел ее улыбку.
— Ты и сам видишь: слишком поздно, — прошептала она.
* * *Теперь Пегги была уверена: прислуга ворует! На одну чашу весов она поставила пустое фарфоровое блюдо, на другую принялась выкладывать металлические бигуди, пока чаши не уравновесились. Туда, где находились бигуди, она добавила еще килограммовую гирю, а на блюдо выложила из консервной банки икру, всю до последнего зернышка. Но чаша с икрой продолжала оставаться вверху. Пегги быстро прикинула: 123 грамма икры Эмили втихомолку слопала на кухне! При одной только мысли, что ее обкрадывают, ей стало плохо. Она вскочила, нервно нажимая кнопку звонка, и бросила машинальный взгляд в зеркало, по привычке напрягая грудь. Да, этим природа ее не обидела: грудь по-прежнему оставалась высокой и упругой.
— Вы меня вызывали? — Эмили, скромно потупившись, остановилась у порога.
— Вам известно, сколько стоит килограмм икры? — зло прошипела Пегги.
Эмили пожала плечами.
— Я никогда не покупаю икру, мадам.
— Ну еще бы! Вы прекрасно обходитесь той, что покупаю я!
— Мадам!
— Замолчите! Вы съели 123 грамма! А килограмм икры стоит 163 доллара. Значит, ваш завтрак обошелся в 20 долларов и четыре цента. Я не собираюсь скармливать вам мой «шампунь», а поэтому вычту эту сумму из вашей зарплаты.
И, вывернув икру с блюда на голову, Пегги принялась сердито втирать ее в волосы. Эмили робко попыталась возразить:
— Мадам, уверяю вас!
— Вон отсюда!
Зазвонил телефон. Эмили поспешно сняла трубку.
— Мадам, вас спрашивает мистер Джереми.
Пегги подошла, но прежде чем взять трубку, вытерла лоснящиеся от икры руки о белоснежный передник горничной.
— Выметайся! — приказала она и, обращаясь к Джереми, попросила: — Перезвони чуть позже. Эта чертова икра попала мне в ухо!
* * *Рони впервые за Бог знает сколько лет наслаждался невыразимым покоем и счастьем. Он впитывал радость всеми фибрами души и тела. Когда ему приходилось заниматься любовью с Пегги или, скорее, служить ей для занятий любовью, его желание не находило удовлетворения. Всегда после интимных встреч с ней он сам себе напоминал оскорбленную женщину, которую используют, не заботясь о ее удовольствии. Но Лон!
У дочери было все, чем не обладала мать. Лон была столь же нежна и мила, сколь ее мать бесчувственна и жестока. Теперь до Рони дошел смысл брошенной Лон фразы о том, что в его книгах «нет соли». Просто раньше он не испытывал подобных ощущений и даже не представлял себе, какое невыразимое наслаждение может дать согретая любовью плоть, когда ты забываешь о ней и все твое существо переполняет счастье, для которого не находишь слов.
— Ловишь кейф? — не без иронии поинтересовалась Лон, выходя из ванной.
— Лон…
— Рони, ты не мог бы оказать мне маленькую услугу?
— Услугу? — В эти минуты он вскрыл бы себе вены и отдал бы ей всю кровь до последней капли.
— Ничего особенного, — успокоила его Лон, причесываясь. — Мне нужно немного денег…
— И только? Да я отдам все, что у меня есть. Сколько тебе нужно? Двадцать, тридцать, пятьдесят, сто тысяч?
— Пятнадцати хватит. Я выпишу тебе чек. Предки заморозили мой счет в банке.
— Почему?
— Они подозревают, что я хочу отыскать Квика.
— Кого?
— Парня, которого я люблю.
Господи, да что она говорит? Ведь не прошло еще и десяти минут, как они вместе возносились к сияющим вершинам… И вот… Рони ощутил в горле горький комок.
— Парня, которого ты любишь? Какого парня?
Лон все еще причесывалась, спокойно улыбаясь, словно ничего не произошло.
— Квика, — повторила она. В ее голосе звучало нетерпение. — Из-за него мы поругались с Пегги. С моей мамочкой не соскучишься! Трахается со всеми подряд, воображая, что мне всего шесть лет.
Эти слова, как ножом, полоснули по сердцу Рони. Значит, Пегги попросту пудрила ему мозги, уверяя, что он был ее первым внебрачным приключением! А ее дочь, в которую он сразу без памяти влюбился, тоже любит другого! Не многовато ли для одного?
— Кто он, этот Квик? — стиснув зубы спросил Рони. — Что в нем особенного?
— Ничего. Он как все. Ему двадцать лет, он блондин. Автогонщик.
— И ты его любишь?
— Угу, — пробормотала Лон, натягивая толстый шерстяной свитер.
Нанесенная Рони сердечная рана была слишком свежа, чтобы он мог защищаться. Если бы удалось хоть на минуту притвориться легкомысленным, ироничным и добродушным… Но ничего не получалось.
— Лон?
— Что?
— Ты сейчас же отправишься домой.
Девушка влезла в джинсы, застегнула сапожки.
— И не подумаю. Неужели ты ничего не понял? — Лон произнесла эту фразу тоном, каким взрослые объясняют детям простые вещи.
— Я не дам тебе денег.
Выражение лица Лон не изменилось, но она, вздохнув, покачала головой.
— О, Рони! Опять ты за свое. Неужели не понимаешь, что значит любить человека, но жить без него?
— Тогда зачем ты переспала со мной, если любишь другого? — в голосе Рони зазвучал гнев.
— Не вижу связи.
— Как? Тебе лишь бы трахнуться?
Так же терпеливо и ровно Лон пояснила:
— Ну да, я делаю это, когда хочу. Это все равно что чистить зубы. При чем тут чувства?
