Филлис Уитни - Бирюзовая маска
Меня влекло к окну, из которого был виден ручей, тянуло к нему, как магнитом. Что-то там внизу звало меня, и мне неизбежно придется подчиниться этому зову. Но не теперь. Еще не время. Тем не менее я подошла к окну.
Мое внимание сразу же привлекла сцена в патио внизу. У ворот, разделявших владения Кордова и Стюартов, стояли и разговаривали Элеанора и Пол. Они не таились, и не было причин, почему им не следовало говорить, однако в их интересе друг к другу, в их негромких голосах чувствовалась какая-то тайна. Если бы мне нужно было дать название этой сцене, я бы назвала ее «Заговорщики». Я и сама не понимала, почему у меня возникла такая ассоциация.
Я вспомнила вдруг Пола сегодня в магазине, с «наказанием» в руке — этой треххвостой плетью кающихся. Тогда он меня напугал, и я легко представила, как он использует плеть по назначению — хотя, подумала я, не для самоистязания.
Пока я на них смотрела, Пол повернулся и прошел в свой двор. Элеанора же с легкой таинственной улыбкой на губах побежала через патио к гаражу, где я уже не могла ее видеть. Почти сразу послышался звук мотора, из гаража выехала машина и направилась вниз по дороге.
Тропа, на которую указала Элеанора, шла за патио и стеной к склону холма над ручьем. Я отвернулась. Я еще не была готова идти туда. Прежде чем подчиниться этому зову, я хотела поговорить с Кларитой. И Хуан, и Элеанора сказали, что она видела, что случилось, но я хотела услышать рассказ из ее уст, наблюдать за выражением ее лица и слышать тон голоса.
Я оделась к обеду и спустилась вниз, предвкушая встречу с Кларитой. Мне не хотелось сейчас встречаться с Элеанорой или с другими членами семьи. Однако ни Элеаноры, ни Гэвина не было в столовой, только Кларита сидела во главе стола. Когда я села, она бросила на меня изучающий взгляд, хотя ее слова звучали, как обычно.
— У нас только омлет. Надеюсь, тебе будет достаточно. Я часто обедаю одна и предпочитаю что-нибудь легкое.
— Прекрасно, — сказала я. Нужно было ухватиться за возможность поговорить с ней наедине, но я не знала, как начать разговор. Нужно было делать это осторожно, ведь она с неприязнью относилась к теме разговора. Нужно было вначале усыпить ее бдительность, а это было довольно трудно.
Принесли омлет, приготовленный с помидорами, сладким перцем и луком, слегка поджаренным, с хрустящей корочкой. Оказалось, что я голодна, и я съела свою порцию с удовольствием и без напряжения, так как за столом не было обычного обмена враждебными колкостями. Однако поведение тети оставалось сдержанно-холодным, и я не могла высказать то, что меня тревожило.
Кларита опять была в ее любимом черном платье, лишь слегка намекающем на дань моде. Висячие бирюзовые серьги придавали ей некоторую элегантность и казались на ней вполне уместными. В ее манерах было то же гордое высокомерие, которое характеризовало Хуана Кордова и которому она, может быть, от него и научилась.
— Ты была в «Кордове» сегодня утром? — сказала она, когда омлет был подан.
— Да. Гэвин водил меня по магазину. Там на полках столько всего, что не пересмотришь и за всю жизнь.
Ее глаза стали далекими, она припоминала.
— Раньше я хорошо знала «Кордову». Я обучала продавщиц, работавших на втором этаже. Так же, как мой отец обучал меня. Если бы я была мужчиной, Гэвина никогда бы не поставили надо мной. Но отец не верит в деловые способности женщин.
В ее словах был намек на враждебность к Хуану, которого я не ожидала. Впервые я почувствовала, что за ее заботой об отце и тревогой за его здоровье было что-то еще — антагонизм, который проявлялся редко.
— Конечно, вы доказали, что вы можете работать в магазине не хуже его, — сказала я.
— Да, Гэвин знал мне цену. Он всегда советовался со мной, как и его отец. У меня было определенное влияние, когда я работала для «Кордовы».
— Почему вы перестали работать?
Ее руки, лежавшие на столе, вздрогнули, и кольца на ее пальцах сверкнули синими и желтыми огоньками.
— Я больше не интересуюсь такими вещами.
Ее ответ не поощрял к дальнейшим вопросам, но он, казалось, больше скрывал, чем обнаруживал. Я продолжала есть молча. Нам было не о чем больше говорить. Но в конце обеда она меня удивила.
— Я хочу показать тебе кое-что у меня в комнате. Пойдешь со мной?
Она поднялась из-за стола, и я пошла за ней по первому этажу в длинное спальное крыло здания. Закрытые окна в ее комнате не пропускали солнца и придавали ей строгий, молчаливый вид. Одеяло на узкой кровати было индейской работы с чередующимися коричневыми и белыми полосами, а рядом на полу лежал старенький коричневый коврик. Остальная часть пола представляла собой голые доски, темные, широкие и хорошо отполированные. На стене над кроватью Кларита повесила ряд очень старых сантос — изображений святых, которые часто можно видеть на Юго-Западе, а на полке стояли два бультос — резные изображения святых в круге, тоже очень старые. На столе рядом с окном лежали разные маленькие предметы, и она показала мне на них рукой.
— Они принадлежали твоей матери, — сказала Кларита. — Я случайно нашла их в кладовой и подумала, что, может быть, они тебя заинтересуют.
Я медленно подошла к столу, охваченная неожиданно сильным чувством. Чувство было таким внезапным и бурным, что я не могла с ним справиться. Это были эмоции, давно похороненные, но способные возникнуть вновь и раздавить меня. На мгновение перед моим мысленным взором встало видение дерева из моего сна, и я покачнулась, как будто у меня закружилась голова.
Кларита наблюдала за мной.
— Что-то не так?
Ребенок, неожиданно оживший во мне с внезапной страстной печалью, скрылся, спрятался в глубине, и я смогла опять стать самой собой — взрослой.
— Все в порядке, — сказала я.
Но этот ребенок напугал меня.
На столе лежала пара серебряных серег с бирюзой, очень красивых и утонченных. Опять работа зуни, с типичными вставками из кораллов, бирюзы и черного янтаря в форме двух маленьких крылатых птичек, когда-то украшавших прекрасные ушки Доротеи. Испанский гребень с длинными зубцами и высокой изогнутой спинкой, который мог бы поддерживать мантилью, и я почти увидела Доротею в этой мантилье и испанском платье, веселую, полную жизни. Я взяла в руки маленький молитвенник, он раскрылся на странице, где лежали сухие розовые лепестки, и я положила его обратно на стол вдруг задрожавшей рукой. И наконец маленькая детская атласная туфелька, вышитая розовым шелком. Я взяла эту туфельку, и мои глаза наполнились слезами, принесшими мне облегчение и освобождение.
— Это все, что осталось из ее вещей? — смогла я выговорить.
Кларита кивнула.
— Это те несколько вещей, которые моя мать сложила в коробку, когда все остальные вещи Доро были отосланы из дома.
