Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго
— Это потому, что я тебя не понимаю… Как рождение Паситы связано со всем этим?
— Это значило, что Педро мог помириться со своей женой.
— А почему так не могло быть? Если ему было сорок пять лет! А Порфирио и Мигель родились, когда ему было уже пятьдесят, так что… И это то единственное, что он умел делать правильно за всю свою жизнь, это единственное, лучшая часть, так сказать.
— Ясно, почему Теофила ничего не сделала.
— А что было делать Теофиле, Мерседес? Ты не хочешь ли выразиться более ясно?
— Приворот или что-то в этом духе, Паулина.
— Приворот? Но, послушай, о чем ты говоришь?
— Именно о привороте, Паулина, — вступила я в разговор, потому что меня нервировали такие вопросы, и я боялась, что будет упущено время, то небольшое время, которое мне осталось в другом бесконечном диалоге. — Весь мир знает об этом. Колдовство, давай… Когда ты с дядей и знаешь, что он тебе наставил рога, берешь что-нибудь, что лежит перед глазами, рубашку или брюки лучше, если ее надо будет убрать. И ты идешь к какой-нибудь знахарке или колдунье, и она берет одежду, нашептывает заговор и делает узелок на ткани…
— После того как перекрутишь ею голову гусю, — поправила меня Мерседес.
— Нет, — возразила я. — Этого с гусями в Мадриде не делают.
— В таком случае они поступают неправильно. Гусь обозначает распутство.
— В Мадриде гусь значит совсем другое, в Мадриде только говорят заклинание и бросают щепотку пудры. Потом надо сделать узелок, но я не знаю зачем. И в итоге это все равно что сделать узелок на самом дяде, так что… — Я старалась с особой тщательностью подбирать слова, потому что Паулина побледнела, слушая мою бодрую чушь, и не могла поверить в то, что человек, который все это говорил, я. Но я не была способна передавать свои мысли с помощью подходящих эвфемизмов и в конце концов решила сказать:
— Итак, когда все заканчивается, то у дяди это просто не получается ни с кем, только с тобой, допустим, в течение шести месяцев или больше — в зависимости от того, сколько платишь за приворот.
— Иди отсюда, девочка, иди отсюда, не то я тебя выпорю! — завопила Паулина.
Ее взрыв был сильнее, чем я ожидала, она вскочила как ужаленная, словно пружина, чтобы подскочить ко мне, и, если бы Мерседес не схватила за руку, я получила бы не одну затрещины.
— Где ты научилась таким вещам, злая девчонка? У монахинь?
— Нет, я ничего не знаю, то есть знаю только то, что мне рассказала Анхелита, через два месяца после свадьбы она стала подозревать, что вместо работы по вечерам у ее мужа появилась другая невеста в Алькорконе, — тут мне пришлось перевести дух. Я с удовольствием заметила, как рука Мерседес сопроводила движение Паулины, так что та снова села на свое место, дав мне понять, что это худшее, что произошло. — Итак, потом была колдунья, после того как прошло два месяца полной свободы, ясное дело, потому что приворот стоил три тысячи песет.
— Три тысячи песет, Боже сохрани меня!
— Разумеется, — добавила Мерседес, — теперь моя невестка делает это бесплатно.
— Ты подаешь ей идеи, это точно! Ты, вне всяких сомнений, подаешь ей такие идеи, потому что ты видела, что это то единственное, чего ей не хватает!
— Нет, если у меня нет никого, к кому бы можно было ее приворожить, — объяснила я, — и, кроме того, я не думаю об этих вещах.
— Почему? Уверена, что они действительно работают.
— Нет, Мерседес, не работают. Когда Анхелита рассказала колдунье, что ее жениху двадцать три года, она выставила ее со словами, что в этом возрасте нельзя ничего гарантировать. В любом случае бедный Пепе назвал ей два имени пару дней спустя, так что я уверена, он хочет быть только с ней…
— Но о чем ты говоришь? Послушай… Плохо придумано и еще хуже сказано! Потому что, если посмотреть, Анхелита бывала в твоем доме и Пепе на пансионе…
— Ну и что! По-твоему, получается что-то неприличное. Анхелита приходила к своей няне, а Пепе проживал на другом этаже, со стороны площади Де ла Себада со своим другом из Хараиса. А вообще, теперь это не имеет значения, они уже женаты…
— Матерь Божья! В какой стране мы живем, даже слов нет!
— А что ты сама сделала? Не тебе меня учить! Ты уже слишком старая, Паулина, не ровен час помрешь, как и тот козел, которого ты защищаешь, и вообще… Ну!
— Это твои желания, Мерседес, твои желания. И позаботься о том, чтобы излечиться от галлюцинаций.
— А что, разве я говорю что-то не так? Скажи-ка мне ты… что? Дают — бери, а я уже много всего набралась, теперь пришло время мне давать. И пусть будет Республика, а потом революция, а потом… бери! Бац, в следующий раз все монастыри взлетят на воздух — и тогда уже будет не до смеха, тогда будет не до смеха, тогда все заплачут горючими слезами. Я готова сказать тебе все, что думаю…
— Но я тебя не понимаю, Мерседес, — я подала голос. — Давайте посмотрим. Вот взять тебя, ты целый день говоришь о Боге и о дьяволе… Разве ты не католичка?
— Да, я принадлежу к римской апостольской католической церкви, сеньорита.
— Тогда почему ты желаешь, чтобы все монастыри взлетели на воздух?
— Потому что не хочу иметь ничего общего со священниками, потому что знаю очень хорошо, что они виноваты во всем плохом, что произошло в Испании, с тех пор как мы потеряли Кубу. Вина лежит на священниках и на нас, на всех тех дикарях, которыми являемся мы сами, мы никогда не отрубали головы своим королям, а еще мы…
— Успокойся, глупая женщина! Посмотрим… Твои слова отдают коммунистическим духом и слабой культурой!
— Но все, что я говорю, — это правда, Паулина, потому что англичане почистили королевскую кровь, французы от них не отстали, русские расстались с последним своим царем и всеми его наследниками, у немцев вроде такого не было, но я думаю, что и у них было что-то в этом роде в Средние века, итальянцы повесили Муссолини прямо на улице, и за дело, потому что они были… Ну а все короли Испании умерли в своих постелях, это точно.
— Ты видишь? Умная, какая ты умная. И девочка получила степень бакалавра.
— Нет, мне еще остался один год, но в любом случае ты не можешь быть коммунисткой и католичкой одновременно, Мерседес.
— Именно! — к моему удивлению, Паулину изумили последние слова. — А почему нет, интересно знать?
— Потому что… потому что коммунисты — атеисты, они должны быть атеистами, это яснее ясного.
— Так было у русских! — парировала возмущенно Мерседес, она действительно была очень оскорблена. — Так было у русских, у варваров, которые не знают ни отца, ни матери. Так было у русских, но у меня все не так… Я верю в Бога и в Богородицу, и во всех святых, и в дьявола. Если я не буду верить, то получится, что я существую ради того, чтобы смотреть рекламу кока-колы по телевизору!
