Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом
А вслух сказала:
– Я увольняюсь.
– Но я вас не увольняю! – Оврагин почти выкрикнул эту фразу.
– Я по собственному желанию увольняюсь, – уточнила Логинова.
И снова невежливо положила трубку.
И снова трубка запрыгала на рычагах, в то время как исторический телефон захлебывался в трелях.
– Вы это мужу своему скажите! – рычала трубка. – А то он всю лодку раскачает!
– Скажу, – пообещала уже почти безработная Татьяна Ивановна.
Она подошла к окну.
Перед тем как закрыть створку, вдохнула полной грудью почти лесной, совсем не больничный воздух.
Вот тебе и Марконя сопливый.
Она и так, и этак обдумывала новое знание, но так и не смогла прийти к определенному выводу: какой же Марконя ей больше нравится – сопливый или ловко орудующий с ружьем?
Да уж, этот вопрос требовал спокойного и неторопливого разрешения…
18
Следующие полдня Марк собирался провести в психосоматическом отделении одной из московских больниц.
Она никогда не была знаменитым медицинским учреждением – обычная столичная больница, раскинувшая свои корпуса на окраине города, неподалеку от Кольцевой дороги.
Лечили здесь от большинства мучающих москвичей болезней. Когда получалось, когда нет – не было тут ни супероборудования, ни сверхновых методик. Короче, не клиника Мэйо и не НИИ кардиологии.
Сказано же, обычная, хоть и неплохая, больница.
Но для Марка Вениаминовича, практикующего психиатра, она никогда не была обычной или не представляющей интереса.
И интерес этот был сосредоточен именно в психосоматическом отделении. Точнее, в его наличии: подобные специализации – по-прежнему редкость в российских стационарах.
Цель их создания – очевидна: люди с больной психикой – такие же люди, как и все. А значит, они могут болеть и любыми другими заболеваниями.
У шизофреника может быть язва, а сердечник может страдать эпилепсией.
Хотя большинство пациентов в таких отделениях – алкоголики, наркоманы, а также бабушки в очень тяжелом состоянии, дающие к своим и без того тяжелым недугам еще и психозы.
Большое количество пациентов последней из перечисленных категорий объясняет и высокий процент смертности в таких отделениях. Кстати, психозы – зачастую крайняя, предсмертная реакция человеческого организма на неизлечимое соматическое заболевание.
Сам Марк Вениаминович убежденно считал, что только психиатрических клиник и быть не должно: как можно искусственно разрывать связь здоровья душевного со здоровьем телесным? А именно ее и разорвали врачи девятнадцатого, теперь уже позапрошлого, века. Тело – отдельно, душа – отдельно.
И даже взаимное недоверие появилось у психиатров и врачей общего профиля.
Короче, это была и есть большая, до сих пор нерешенная проблема.
Однако это все теории.
А Лазман, хоть и блестяще подкованный, но – практик. И потому в работе психосоматического отделения обычной городской больницы его интересует еще одна, совсем простенькая, хотя и необыкновенно важная вещь.
Сюда можно положить человека с психиатрическим диагнозом так, чтобы это не оставило следов в его личном деле.
Итоговая справка – со штампом больницы общего профиля. Диагнозы в больничных листах сейчас вообще не указываются, а если где-то это необходимо – можно указать сопутствующий соматический диагноз. Абсолютно-то здоровых людей нет. Кто не имеет астмы – у того гастрит, а обладатель здорового сердца вполне может иметь варикозное расширение вен. Или что-нибудь еще, гораздо более приемлемое и «красивое» для нашего – не самого толерантного – общества, чем шизофрения, эпилепсия или биполярное расстройство.
Таким образом, создавался «промежуток» между психиатрическим стационаром и домашним лечением.
И хотя уже упомянутый выше депутат даже сюда отказался положить жену с послеродовым психозом, но для многих людей госпитализация в больницу «как бы» общего профиля – уже была психологически возможной.
Марк Вениаминович официально числился здесь палатным врачом на четверть ставки, хотя роль его сильно превышала занимаемую должность. Он консультировал многих тяжелых «чужих» больных, таким образом тренируя и обучая относительно молодой персонал отделения.
За это заведующий отделением – старый доктор, умудренный опытом, но не вполне знакомый с новейшими разработками – помогал в госпитализации «личных» больных Маркони.
Вот и сейчас здесь лежали несколько человек, которые требовали его повышенного внимания.
Вадик Пименов, совсем еще молодой парень, сын весьма состоятельных родителей. Умница и отличник: не так давно закончил свой сложный, с математикой пять раз в неделю вуз, сразу поступил в аспирантуру.
Неплохой спортсмен. Да и просто очень симпатичный парень.
Раз в год-полтора Вадик начинал мучиться и метаться. А когда становилось совсем плохо – сообщал в очередной раз ужасавшимся родителям и ехал с ними «сдаваться» Лазману.
Если бы этого не произошло, он – со стопроцентной вероятностью —… ушел бы в запой! Причем тяжелый, с интоксикацией, с питьем всего, что попадет под руку и – без медикаментозного лечения – совершенно безысходный.
В отличие от пьяниц, нисколько не переживающих по поводу своего порока-заболевания, Вадик мучительно от всего этого страдал.
Когда пытался бороться в одиночку – прятал от себя самого спиртное, уезжал на дальнюю, лесную дачу родителей. Истязал себя баней или физическими нагрузками. Обзывал свою безобразную потребность последними словами. Чтобы не терять человеческого лица, готов был руки на себя наложить – и все равно срывался.
Началось это в армии, куда он пошел против воли родителей, чтобы испытать и закалить себя.
А вышло так, как вышло.
Причем Марк вовсе не был уверен в вине армейского периода.
В старых учебниках – том же классическом труде середины девятнадцатого века Маньяна – такое течение заболевания называлось дипсоманией. И великий французский доктор, ставший предтечей всей современной клинической психиатрии, также не считал болезненные эпизоды виной подобных больных.
В сегодняшних классификаторах термин «дипсомания» редко встретишь.
А Вадик – вот он, пожалуйста. Лежит на крайней койке в третьей палате. Еще измученный, истощенный. Но уже улыбается.
Через три-четыре дня уйдет в свою контору, где его с нетерпением ждут.
