Анна Яковлева - Из ворон в страусы и обратно
– Ненила, передай бабушке трубку, я спрошу, какие лекарства нужны, – неожиданно попросил Дюбрэ.
Ловушка, – мелькнуло в голове у Нилки, – это ловушка. На чьей стороне Рене?
– Зачем? – внутри разлилась горечь.
– Ты же хочешь вернуться?
– Хочу, – неуверенно подтвердила она.
– Тогда передай бабушке трубку.
Нилка медлила. Вдруг Рене расскажет бабушке про ассоциацию? Или про Вадима?
Хотя какая разница? Она уже ничего не может потерять.
– Ба, Рене хочет с тобой поговорить.
…Осень, стесняясь, жалась по задворкам и огородам – солнце все еще было по-летнему жарким.
– Видишь, как опасно врать. Ты свою липовую справку отработала сполна, – грустно сказала баба Катя, когда позвонила Варенцова и вылезла вся правда с академом.
Нилка жменями глотала таблетки, приходящая медсестра – Венина мамаша – собрав губы в куриную гузку, ставила капельницы, бабушка разными ухищрениями заставляла пить козье молоко с медом.
Веня приходил, садился надгробием в ногах у Нилки, локти упирал в колени, горбился. От него Нилка и узнала про деньги, которые оставил Рене.
– Откупился, сволочь, – злобно выплюнул Веня.
– Кто откупился?
– Этот твой. Лягушатник.
– Никакой он не мой.
– А чего тогда суется с баблом своим? Сам, поди, тебя и довел до этого состояния.
В ответ на реплику Нилка закрыла глаза, а баба Катя цыкнула на Веню:
– Ну-ка помолчи! Не посмотрю, что герой, вожжами перетяну. На хорошего человека напраслину возводишь.
Лягушатник привез какое-то волшебное снадобье от дистрофии, чем купил бабу Катю с потрохами сразу и навсегда.
На бледных Нилкиных губах впервые мелькнуло подобие улыбки.
– Гони его, ба, в шею, надоел уже.
Через день таскалась Тонька Белкина, заваливала заморскими фруктами, которые, по большей части, сама же и съедала. Уминала бананы, киви и апельсины и философствовала:
– Все они гады. Взять хотя бы Альку. Сказала ему, что залетела, так он денег дал на аборт.
– И ты взяла?
– Угу.
– А ты на самом деле залетела?
– Угу, – с полным ртом бубнила Белкина.
– Будешь аборт делать?
– Еще чего, – удивилась Тонька, – что я, больная?
Нилка встряхнула головой – ее преследовал голос Валежанина: «Такие, как ты, не могут залететь». В горле запершило.
– Не боишься рожать?
– А чего бояться-то?
– А как растить будешь?
– Мать с отцом помогут, если че. А то еще, может, Алик одумается. Как считаешь?
– Может, и одумается, если не последний гад.
– Не, не последний, – заверила подругу Тонька, – бывают и гаже. Вот твой, например.
– Вот как у тебя все просто! – вышла из своего безразличия Нилка. – Они – гады, а мы – ангелы. Да если хочешь знать, я сама во всем виновата. Ты себе не представляешь, как там строго с весом, а я распустилась, как коровища.
– Нилка, ты в своем уме? При чем здесь вес? Тем более что никакая ты не коровища. Просто не любил он тебя.
– А Алик тебя любит, что ли?
– Вот и проверим, – ушла от ответа Антонина.
– Проверь, проверь, – проворчала Нилка.
Тонька по-бабьи вздохнула:
– Кислого охота…
– Яблоко возьми. Антоновка в этом году – вырви глаз, – встряла баба Катя, появляясь в дверях. – Дуры вы, девки, как есть дуры. Кто понаглее, того и пригрели. Своего не дождались, теперь всю жизнь мыкаться будете. Да еще и с дитем. Это в двадцать-то лет.
– Ой, – дернула плечом Тонька, – сами-то что, сразу умными стали?
Нилка уже выплеснула отпущенные на день эмоции, устала и умолкла, а баба Катя, как обычно, начала душеспасительный разговор:
– Молились бы – беда бы стороной обошла.
– Что-то не видела я счастливых верующих, – намекнула Тонька на Светку с Сашкой Уфимцевых – они венчались, что не помешало им благополучно разбежаться через год после венчания.
– Нашла пример, – вскинулась баба Катя, – разве это вера? Это неверие. То-то Светку инсульт в двадцать лет чуть не прикончил, а Сашка в аварию попал. Боженька говорит с ними, а они, дурачье, не слышат.
– Что-то ваш Боженька жестокий какой-то, – усомнилась Тонька.
– Ты от родителей никогда ремня не получала? Или хотя бы шлепков?
– Ну, бывало.
– Вот и Отец наш небесный воспитывает нас. Только не ремнем, а по-другому.
– А если человек погибает от такой науки? – вклинился Веня. – Сашка же запростяк мог погибнуть.
– Но ведь не погиб! И Светка выкарабкалась. Значит, Отец наш небесный еще верит в них, ждет от них покаяния.
– Отстань, баба Катя, – не выдержала Нилка. Ей от этих разговоров становилось тошно: она выжила.
Значит, Отец небесный ждет от нее покаяния? Каяться не хотелось. В чем каяться-то? В любви к Вадиму? Ну уж нет.Чтобы отключить голову, Нилка даже попыталась пить самогонку. Самогонка оказалась такой гадостью, что от этой идеи пришлось отказаться.
И мысли продолжали свое разрушительное действие.
Вадим ждал от нее взлета, а она села в лужу – опозорилась, стала посмешищем. Пугалом. Бракованным манекеном.
Вадим не врал. Это она себе врала, что она царица подиума, королева дефиле, а Вадим всегда говорил ей про весы. И про ас… ас… аскезу. Если бы только она его слушала!
Весы…
Дьявол! Как она могла столько времени не взвешиваться? Это же чудовищно, так опуститься! О чем только она думает!
Нилка ринулась к нераспакованным сумкам, сваленным в кучу в кладовке, отрыла на дне плоский прибор, сгорая от нетерпения, установила весы на ровное место – еле нашла в их халупе, в которой пол настилал пьяный Николай Кива с такими же творческими дружками-собутыльниками, – наступила и чуть не свалилась: 50,2. Что за черт?
Этого не может быть.
Значит, Варвара Петровна с бабой Катей бессовестно врали? Говорили, что лечат от ожирения, а сами делали из нее корову?
Поначалу лечение шло туго: у Нилки открывалась рвота после еды. Вены были все в кровоподтеках, как у наркоманки, но отвращение к пище прошло.
После этого баба Катя взялась за промывание внучкиных мозгов.
– Варвара Петровна сказала, что тебе нужно на ночь мясо есть. У тебя анализы плохие. Какая же ты мать своим будущим детям? Как же ты выносишь дитя и выкормишь?
Вопрос «от кого» не возникал – ясно от кого: от Вени.
Нилка не собиралась вынашивать и выкармливать Венин приплод. Это будет ребенок Вадима. Она уже почти выздоровела, скоро вернется на подиум и к Вадиму тоже вернется.
Дура! Кретинка! Вернется она к Вадиму, как же…
Она же чувствовала, чувствовала, что тучнеет! Просто все время думала о Вадиме, о том, что подвела его, – и вот результат: 50,2. Ужасный у-ужас.
– Ба! – пропищала Нилка, с трудом проглотив ком в горле. – Иди сюда!
Катерина Мироновна влетела, как на пожар:
– Что, Нилушка?
– Ба, – рот у Нилки пополз и расквасился, – что вы наделали?
