Развод. В плюсе останусь я (СИ) - Ясенева Софа

Вадим ловко распутывает слинг, будто пользовался им уже сотни раз. Я смотрю, как он аккуратно поддерживает малыша ладонью. Кто бы мог представить, что он так легко войдёт в роль отца?

Он осторожно укладывает сына мне под бок. Тот тут же начинает шевелиться, кряхтеть, мотать головой, как маленький щенок, что-то ищущий.

— Что он хочет? — спрашиваю, удивлённо глядя на эту живую крошку.

— Думаю, он признал в тебе маму, — улыбается Вадим. — Ищет грудь. Хотя и меня он за это время всего обслюнявил. Так что ты не обижайся, ему всё интересно.

В его голосе столько нежности и тихой гордости, что я просто не могу оторвать от него взгляд. Вадим Воронцов, мужчина, который всю жизнь жил работой и контролем, сейчас так спокойно держит маленького сына и говорит о слюнявых поцелуях… это точно какой-то новый уровень реальности.

Я вдыхаю запах малыша — детская присыпка, молоко, что-то тёплое и невероятно домашнее. И в тот же момент представляется мысль, что я могла бы никогда этого не почувствовать. Никогда не дожить. И меня тут же накрывает новая волна слёз.

Малыш кладёт свою крошечную ладошку мне на грудь и неожиданно сжимает её, на что она реагирует резким покалыванием, почти болезненным. Я вздрагиваю.

— Слушай, позови врача, — прошу, морща лоб. — Что-то с грудью странное. Она… болит как-то неправильно.

Вадим сразу поднимает голову, тревога в глазах вспыхивает мгновенно. Он аккуратно забирает малыша, придерживая его двумя руками, и тихо зовёт медсестру.

А у меня внутри снова поднимается страх — тихий, липкий. Что-то не так. И я не знаю, чего боюсь больше: нового диагноза… или того, что снова придётся оторваться от сына.

Врач приходит быстро, будто уже стоял под дверью. Осматривает меня внимательным, но спокойным взглядом, ничего не говорит лишнего, всё чётко, по делу. Нажимает чуть сбоку, я вздрагиваю, потому что чувствительность какая-то зверская. Он кивает, будто подтверждает собственные мысли.

— У вас обычный прилив молока, — наконец говорит. — Организм реагирует на ребёнка. Это нормально. Но кормить сейчас нельзя, слишком много лекарств в организме. Если хотите попробовать грудное вскармливание позже, начните сцеживаться. Это поможет сохранить лактацию.

Я слушаю и чувствую, как внутри всё опускается. Вроде бы и хорошо, что всё работает, как должно… но больно, обидно. Ребёнок рядом, а я не могу даже накормить его. Прокусываю губу, чтобы не разреветься.

— Можно мне тогда… молокоотсос? — обращаюсь к Вадиму, стараясь звучать спокойно, но получается как-то тихо и слишком мягко.

— Конечно, — отвечает он мгновенно, будто только ждал команды. — Я всё принесу.

Когда врач уходит, в палате становится тихо. Только малыш сопит и посапывает у меня под боком, тёплый, тяжёлый. Вадим поправляет одеяло на мне, потом на малыше, и вдруг наклоняется чуть ближе.

— Миша, — говорит он ему негромко, будто представляя нас друг другу. — Эй, Мишутка… — и смотрит на меня с каким-то сомнением. — Ты… не против?

Я моргаю пару раз, будто пробую услышанное заново. И произношу вслух:

— Миша…

Имя мягко ложится на язык, будто всегда было там. Сначала осторожно, затем увереннее:

— Миша. Наш Миша.

И мне почему-то становится так тепло, будто всё вокруг встало на место.

— Что говорят врачи? — Вадим садится обратно на стул, глядя на меня так внимательно, будто боится упустить хоть слово.

Я вздыхаю, пытаясь собрать в голове всё, что услышала за последние часы.

— Пока ничего нового. Сказали, что состояние стабильно, но нужно наблюдение. Анализы ещё смотрят.

Он тихо кивает, потом сухо, почти словно извиняясь заранее, добавляет:

— Они предупредили, что тебя выпишут не раньше, чем через две недели.

Я будто проваливаюсь внутрь себя. Две недели. Две. Вечность. Сердце неприятно сжимается, но я лишь сглатываю и жду продолжения, потому что по глазам вижу, он ещё не всё сказал.

— И… — Вадим делает паузу, — сказали, что Мишу нельзя оставить с тобой. Пока нет.

Хочется возразить, сказать, что я справлюсь, что мне лучше, что я сильная… но я и сама понимаю, как это звучит, когда я едва могу приподняться на подушках.

— Рина, не переживай. Я договорюсь, чтобы мне разрешили быть с тобой подольше вечером. Буду приходить каждый день. Долго. Ты будешь с Мишей столько, сколько тебе нужно. А на ночь я его заберу.

Говорит спокойно, уверенно. И я ловлю себя на том, что верю. Верю ему так, как раньше боялась, потому что слишком больно было обжигаться.

— Да, хорошо. Спасибо, Вадим.

Он аккуратно забирает Мишу, который недовольно сопит, потом снова сворачивает слинг. Наклоняется ко мне, поправляет одеяло.

— Я скоро вернусь. Обещаю.

Когда дверь за ними закрывается, палата становится слишком большой. Слишком пустой. Слишком тихой. Я буквально ощущаю, как пространство, где только что лежал Миша, холодеет. Как будто меня лишили какого-то важного кусочка, который ещё даже толком не успела узнать.

Кручусь на подушке, хотя каждое движение отзывается тянущей болью. Руки сами тянутся к боку, где только что был малыш, как будто ищут его тепло. Я не нахожу себе места. Просто не могу. Как можно привыкнуть к тому, что твой ребёнок не с тобой?

И только спустя минут десять до меня вдруг доходит одна простая, но жёсткая вещь. Я же совсем забыла спросить Вадима.

Что там со слухами об «Альфамеде»? И при чём тут Денис и Лёша?

Меня пробирает холодок. Потому что если то, что я помню… хотя бы наполовину правда — мир вокруг меня куда опаснее, чем эта палата.

Глава 38 Карина

Как только Вадим появляется в палате снова, я уже не лежу овощем. Приподнимаюсь сразу, перехватываю Мишу у него нетерпеливо, прежде чем кто-нибудь передумает и скажет, что мне нельзя. Сажусь, укладываю малыша удобнее, прижимаю к себе так, что чувствую каждое его движение, каждый тёплый вдох.

Он сопит, тыкается носиком в мою рубашку, сжимает кулачок — и меня накрывает волной тихого счастья. Потому что я знаю, что через пару часов Вадим снова заберёт его. И снова палата станет пустой.

Но сейчас он здесь. И пока он здесь, я дышу легче.

Вадим садится рядом, что-то рассказывает о том, как Миша спал, как ел, какие подгузники у них закончились. Я слушаю, киваю, улыбаюсь, но в какое-то мгновение слова начинают плыть мимо. Потому что внутри меня всё утро копилась мысль, которую я отогоняла, но которая не уходит.

Я выдыхаю, собираясь с силами.

— Вадим… — он поднимает глаза. — Мне нужно спросить. Тогда, в «Альфамеде». Слухи… разговоры… Что с этим было? И… при чём там Денис и Лёша?

Его взгляд меняется мгновенно. Тепло остаётся, но поверх него — настороженность. Не ко мне. К теме. К тому, что стоит за ней.

— Ты это вспомнила? — спрашивает тихо.

— Обрывками. Ничего чёткого. Но… — я нервно обводя большими пальцами ладошки Миши, — там явно что-то было не так. Ты же неспроста пришёл с этим вопросом именно ко мне.

Меня пробирает холодок, как и утром. Потому что если хотя бы часть того, что я слышала тогда, — правда, то мне угрожало не только состояние здоровья. И не только беременность была под вопросом.

Ни Дениса, ни Лёшу не заботило то, что будет со мной. Будущее Балтмеда для них в абсолютном приоритете.

Я смотрю на Вадима и почти шёпотом:

— Только скажи честно… Мне действительно что-то грозило?

Он не отвечает сразу. Поджимает губы, проводит ладонью по затылку. Миша начинает ворочаться у меня на руках, будто чувствует напряжение, и я инстинктивно покачиваю его.

Вадим делает длинный вдох. Так он делает, когда внутри у него всё кипит, но он старается держать себя в руках.

— Карина… — наконец говорит он. — Да, было кое-что. И… кое-кто. Но я не хочу, чтобы ты сейчас об этом беспокоилась. Ты только после реанимации. Я расскажу. Всё. Но не сегодня.

— Но это важно, — сдавленно выдыхаю я.

— Важно, — соглашается он. — Поэтому я и хочу подойти к этому спокойно. Ты должна быть в нормальном состоянии, чтобы слушать. А я — в нормальном, чтобы рассказывать. И поверь… — его челюсть напряжённо двигается, — я не собираюсь это оставлять. Ни Дениса. Ни Лёшу. Ни тех, кто был над ними.