Желанная для диктатора (СИ) - Дали Мила

Я постоянно испытываю голод, и вот бы сейчас снова напроситься в гости к соседке Антонине Петровне. Живет с нами на одной лестничной площадке. Старуха часто парит кукурузу. И пахнет ей же. Но для меня это лучшее лакомство после карамели.

Оглядываюсь по сторонам и узнаю те самые пожелтевшие обои. Я ворочаюсь, мне неудобно от металлических пружин на койке, и пролежанный матрас комфорта не добавляет. Поднимаюсь. Смотрю на свои тощие ноги. До корок содранные коленки. У меня грязные ногти и еще маленькие руки.

С кухни доносится плач. Мать опять ноет. Она, как обычно, проклинает все, в том числе и меня, за то, какая у нее тяжелая участь. Заочницы. Нет, моя мать не пошла учиться, она ждет отца с очередной отсидки.

Я иду по темному коридору, и к нытью добавляется лязг бутылок. Заглядываю на кухню и морщусь — здесь опять накурено. Надо бы открыть форточку. Мать в застиранном до дыр халате стоит у стола и собирает передачку. Я знаю, как она ползала на коленях перед той же сердобольной старухой Антониной и просила заем для продуктов на зону. Мать слишком подавлена, чтобы устроиться на работу и отправить меня в сад. Она суетится, и я наблюдаю в ней особую нервозность.

Плевать. Мне бы «Мерина», как у дяди Паши. Черного, с рычащим мотором. Был бы самым крутым во дворе, и не пришлось драться.

Оборачиваюсь и вжимаюсь в дверной косяк. Мать снова забыла запереть двери, и в нашу двушку приперлись «друзья» отца. Эти страшные особи — постоянные гости в нашем доме. Особенно мне не нравится лысый — у него вся рожа изъедена оспой, а взгляд замутненный.

— Артём, не путайся под ногами! Иди отсюда! — кричит мать и насильно выпихивает меня прочь.

У нее жесткие объятья, и моим детским костям больно от ее рук. Но будет больнее, если ослушаюсь. Мать как талисман хранит армейский ремень отца с большой металлической бляшкой.

Я возвращаюсь в комнату и достаю из-под подушки без наволочки свой деревянный пистолет. Для надежности. Прижимаю его к груди и вздрагиваю. Я слышу вой. Надрывный. Нечеловеческий. Мужскую брань и хлопок двери на прощание. Ушли, стало быть, гости.

Осторожно выглядываю. Мать сидит в коридоре на коленях, ногтями царапает свои щеки. Это она выла и от горя, драла на себе волосы.

— Не успела. Не успела Виталику собачий жир передать… — у матери несвойственный голос. Она всхлипывает и оборачивается на меня. — Папка твой умер. От болезни. Туберкулез.

А я стою, пятилетний, и крепко держу свой пистолет. Мне не жалко ни отца, ни эту женщину. Я вообще не понимаю, что делаю в этом жестоком мире. Молча разворачиваюсь и ухожу обратно. Успеваю скрыться из вида, как входная дверь снова распахивается, но уже с грохотом. Прячусь под кровать и забиваюсь в угол.

Раньше я не понимал, но теперь догадываюсь. Это был последний день моего нахождения в родном доме, потому что к нам ворвались Они. Точно такие же бойцы, подобные тем, что сейчас окружают меня. Они пришли, чтобы забрать свое — общак, собранный для бандитов.

Но, к моему стыду, отец решил не делиться и оставить награбленное себе. Наверное, думал разбогатеть. Подняться. А моя мать просто оказалась идиоткой. Отец не нашел места лучше, как спрятать пакет в вентиляционное отверстие в кухне, подставив нас под угрозу расправы.

Мать до последнего отнекивалась перед бойцами, а после была ликвидирована. Ничего удивительного, так со всеми поступали.

Из-под кровати я вижу огромную пару черных берцев, что бесшумно крадутся по моей комнате. Обходят ее по периметру. Я, затаив дыхание, молчу, даже когда слышу в коридоре выстрел. Пару раз моргаю и будто проваливаюсь в темноту. Не чувствую своего тела.

Очень хочу увидеть Фортуну.

Открываю глаза и вижу такой же известковый потолок, только чистый. Я нахожусь в просторной комнате, и вокруг меня стоят десять одинаковых кроватей. Нет, это не тюрьма, а интернат. Я почти совершеннолетний и вот-вот выйду в свободную жизнь. Хотя, чего скрывать, эти стены никогда не были мне преградой.

Воспитатели предпочитают не связываться со мной и остальными проживающими в этой комнате. Они называют нас отморозками и пророчат скорые нары. Они считают нас отбросами и будущими уголовниками.

Я поднимаюсь с постели и рассматриваю свою правую руку. На ней появились первые татуировки. Синюшные и расплывчатые. Зато со смыслом. Позже я забью их другими, но это потом.

А сейчас мне нужно тренироваться. Упорно. До кровяных мозолей на ладонях. Я должен быть сильным, ведь в группировку Давыдова дрищей не берут. Большую часть времени я провожу во дворе интерната и занимаюсь на турниках. А кто-то нюхает клей. Но у меня есть четко поставленная цель и, я пойду к ней напролом.

И я добился своего. Я идеальный кандидат для шестерок Давыдова. Я высок и физически складен, вынослив. У меня нет жалости, сострадания. Я не знаю, что такое любовь, и мне похрен на общепринятые стандарты. Я вырос в среде криминала и другой жизни не знал.

Мне и остальным шестеркам приходилось выполнять самую грязную работу. Сутками охранять лидера при любой погоде. Что делают сейчас мои парни. В редких промежутках я пил крепкий алкоголь и ебал женщин. А мне всего лишь двадцать лет.

Я делал все, но не убивал. Не мог поднять руку даже на самого конченого ублюдка. Это поставило под сомнение мое дальнейшее нахождение в ОПГ. И даже угроза изгнанием никак не изломила мою личность.

Пока однажды ночью после очередной попойки я не решил возвратиться домой через парк. Было лето, темно. В кустах я услышал непонятную возню и стоны. Пьяный верзила, потный жирный кабан с отвратным запахом и мордой, хотел изнасиловать девочку. Он навалился на нее, срывал одежду, говорил, что сейчас она увидит настоящего мужика.

Я подошел к ним и сказал, что он тоже увидит мужика. Оружие доставать не стал, чтобы не привлекать внимание, а просто схватил кабана за шею. Убийство получилось неидеальным — не с первого раза мне удалось его придушить.

После этого убивать стало легче. Я и так совершил самый тяжкий грех, больше терять было нечего.

Год за годом я пробирался с самых низов. Шестерка. Боец. Старший боец. Чуть позже стал водителем Давыдова. Уже тогда мой авторитет был безупречен, и все знали — в случае смерти Давыдова именно я возглавлю ОПГ. Как сейчас все знают положение Замута.

Семь лет спустя осенью, еще при жизни Давыдова, я отвожу лидера в особняк. Пересаживаюсь на свое авто и двигаюсь в ювелирный бутик. Дорогой магазинчик с алмазными цацками для прикрытия от налоговой и ментов. Мне нужно забрать выручку и проверить, все ли в порядке. Бросаю седан у входа, захожу внутрь. Консультант хлопает глазами растеряно, и я сразу понимаю — за ней косяк.

— Что случилось, Нинель?

— Артём, — шепчет и трясущимися руками демонстрирует кольцо. Одно из самых ценных в ассортименте. — Я думала, она воровка. Специально украла. А украшение закатилось под прилавок…

Подхожу к витрине, выхватываю кольцо, проверяю на сколы.

— Кто она?

— Ну, девушка. Бедная. В смысле, по ней видно, что заходила просто посмотреть.

— И? Ты ее отпустила? А если бы она действительно украла? Что в таком случае? Ртом отрабатывала?

Впервые Нинель поймана на ошибке. Мы очень тщательно подбираем персонал.

— Нет. Девушка в подсобке. Я вызвала Замута, чтобы он ее досмотрел. И еще одного. Касыма…

Нинель может прощаться с работой, но пока не до этого. Консультант натравила бойца на невиновную. Не на ублюдка сволочного, а на девушку. Блять. Я хорошо знаю Замута — крышу у него срывает регулярно. Потому что ему похер на всё. Этим он мне и нравится, однако сейчас не тот случай.

— А хули стоишь и не пресекаешь охрану?! Сколько девушка взаперти?

— Больше двух часов. Мне страшно. Я очень боюсь Замута.

— Дура! — Срываюсь.

Сжимаю в кулаке украшение и засовываю в карман. Быстро шагаю в подсобку и успеваю остановить Замута на самом пикантном — не даю заставить девушку сделать ему минет. У наемника дар ломать психику людей, как щепки. Он очень жесток, и в этом деле ему нет равных. Но он не знал, что эта девушка не виновата.