Татьяна Алюшина - Вирус ненависти = Измена в розовом свете
— Тогда посошок! — согласился Гришка.
Они выпили и все сразу встали, убирая посуду и остатки закуски. Ритка и Гришка тихо ретировались, не мешая говорить Артему с Тиной. Он обнял ее, уперся подбородком в ее макушку и, вздохнув, сказал:
— Иди спи. Нам действительно нельзя, Гришка прав. Бросать тебя в этом деле я не намерен и доведу его до конца.
Он отстранился, поднял двумя пальцами ее лицо за подбородок, так чтобы посмотреть в глаза.
— Мы его вычислим! Только помни, что при любом непонятном или случайном происшествии, даже если просто чьи-то слова тебе не понравились, — сразу звони мне или Гришке. Договорились? И еще. Кто бы ни попросил тебя побеседовать наедине или банальное: «Вас спрашивают на проходной», ни при каких обстоятельствах не выходи одна, всегда будь с кем-то.
Тина кивнула в знак согласия, прекрасно понимая, что никто — ни он, ни вся «королевская рать», ни она сама — не может застраховать ее от изворотливости ума этого человека.
— Иди спи, — повторил Артем. Он отпустил ее, не позволяя себе даже легкого прощального поцелуя, — для одного дня испытания его силы воли было более чем достаточно!
Утром Артем облачился в свой выстиранный, высушенный и очень мятый, поскольку гладить его было некогда, костюм.
— Очень миленько, — приветствовала его Рита, когда он вошел в кухню, где вся компания уже завтракала. — Вполне вписывается в последние веяния моды!
— Пожалуй, я обойдусь без этого авангарда.
— Всем доброе утро!
Тина налила ему кофе, когда он присоединился к компании за столом, и подвинула к нему тарелку с бутербродами.
После ночных откровений ей почему-то было неловко смотреть на него, и она отводила глаза, стараясь держаться от него подальше.
— Маргарита Юрьевна, — обратился Артем к Рите, — не будете ли вы столь любезны подвезти меня и моего боевого товарища, Григория Павловича, на Петровку?
— Конечно, подвезу! — радостно согласилась Рита. — Кстати, а где твоя машина?
— Ее вчера ребята перегнали от кафе на Петровку. — Он допил кофе, посмотрел на часы. — По коням, время поджимает!
Артем краем глаза все время наблюдал за Тиной и видел, что она смущена, немного напряжена и старается не встречаться с ним взглядом.
«С чего бы это? Может, думает, что все сказанное ночью было продиктовано неординарностью ситуации? Ладно, разберемся!»
В машине у них разгорелся жаркий спор. Тина считала, что Дениса надо отправить к бабушкам, Григорий ее поддержал. Рита была против — до школы считаные дни остались, какие бабушки? Артем тоже был против Денискиного отъезда, считая его бесполезным. Если этот человек знает о них все, то уж Дениску у бабушек он сразу найдет, оттуда даже проще его увезти — бабушки не помеха!
Дениска верещал, что никуда не поедет, еще чего! Здесь столько событий! И не может он Тину с Ритой одних оставить!
Спор разгорался, все говорили, вернее, орали одновременно, пока, перекрикивая всех, Ритка не сообщила:
— Все, господа, Петровка! Следующая станция Большие Васюки! Большинством голосов ребенок остается!
— Ура-а! — подвел итог объект спора.
Тина разговаривала по телефону с поставщиком оборудования, когда к ней в кабинет зашел Сергей и сурово приказал:
— Тина, пройди ко мне!
Он развернулся и широкими шагами, не оглядываясь, пошел к себе. Тина, быстро закончив разговор, побежала за ним, как нашалившая девочка, пытаясь сообразить, что она такого сделала.
Он пропустил ее вперед, в кабинет и сказал секретарше Вере:
— Сделай два кофе и ни с кем меня не соединяй.
— Хорошо, Сергей Владимирович, — ответила Вера.
Она поймала взгляд Тины: «Чего он разбушевался?» — и пожала плечами: «Понятия не имею!»
Сергей зашел в кабинет, прикрыл за собой дверь, обошел стоявшую по стойке «смирно» Тину, сел в кресло и спросил:
— Тина, что у тебя с руками?
— Боевое ранение. — Она вздохнула, понимая, что избежать разговора не удастся, и села в кресло напротив него.
— Давай, Тина, рассказывай, что происходит.
Они проговорили два часа. Сергей снял пиджак, повесил его на спинку кресла, ослабил галстук. Через двадцать минут разговора достал коньяк из бара. В кабинете плавал сизый дым от выкуренных сигарет. Тина чувствовала горький привкус во рту от трех чашек выпитого кофе и страха, который она переживала заново, рассказывая Сергею все без комментариев, только факты.
— Это очень похоже на месть, — сказал он, — причем на женскую месть, а если это ход, чтобы отвлечь следствие, то он тщательно спланирован. Очень, очень хорошо спланирован. К сожалению, следователи правы, надо ждать развития событий, его следующего шага.
Он встал, подошел к ней, выдернул за руку из кресла и обнял.
— Ничего, девочка, все будет хорошо! Думаю, слабо ему тебя схавать! — Он отодвинулся, посмотрел на нее и улыбнулся: — Иди работай, раз уж тебе надо быть в коллективе. Что-нибудь придумаем.
— Спасибо, Сереж!
— Иди, иди! — другим, деловым тоном сказал он, поправляя галстук и усаживаясь в кресло за рабочий стол.
После разговора с Сергеем работа совсем не клеилась. Тина, задумавшись, смотрела в окно, непонятно что высматривая, может, ответы?
Шел дождь, сбивая с деревьев желтые листья. Самый не любимый ею, мелкий, моросящий, какой-то ноябрьский дождь, не обращающий внимания на такие мелочи, как конец лета, август и свое полное несоответствие сезону.
«Пойду к Марии Захаровне! — решила Тина. — Точно! Выговорюсь, мне легче станет. Она обязательно скажет что-нибудь неожиданное, ободряющее. И вообще, я по ней соскучилась!»
Мария Захаровна была ее тайным оружием от напастей.
Когда Тина только приехала в Москву и они с Риткой боролись за выживание, она обнаружила в себе привычку гулять по Москве в особо тяжелые моменты. Когда чувство безысходности накрывало с головой, не давая продохнуть. Казалось, все: ни черта никогда не изменится в ее жизни, что бы она ни делала, как бы ни старалась, — не выбраться из нищеты, усталости вековой, трудностей бесконечных! Тогда Тина ехала в центр и бродила, отрывая час-два от работы или сна, исцеляя себя. Она любила Москву.
Полюбила не с первого взгляда, а с первой вот такой прогулки. Тина бродила по бульварам, переулкам, московским дворикам, аллеям, впитывая в себя дух города и поражаясь его силе и мудрости. Все когда-то и кем-то сказанное и написанное о Москве было, конечно, правильно, не весьма однобоко — видением данного, пусть и гениального, человека. На самом деле энергетика, дух и душа города были постоянной, ускользающей от словесного описания величиной. Москва, странным образом, только по одной ей известной шкале ценностей, либо принимала человека, либо отвергала сразу, вне зависимости от того, плохой он или хороший по общепринятым, людским эталонам. Но, независимо от того, оставался он здесь или уезжал, вирус ее притягательности попадал человеку в кровь да так и оставался с ним на всю жизнь.
