Сьюзен Айзекс - Волшебный час
— Так вот, во вторник вечером она мне позвонила. Из Лос-Анджелеса. Она интересовалась, как там с фильмом. Сперва я решил, что она прослышала, как паршиво Линдси играет, и просто хотела поиздеваться. Она ненавидитЛиндси и обожаетиздеваться. Когда-то Кэт играла вместе с Линдси. А все, кто имел дело с мисс Киф, терпеть ее не могут. Я подумал «отлично», и мы посплетничали про Линдси и Сантану, и как он оказался ее первым латиноамериканцем-некоммунистом. Ну, и как Линдси всегда закрывает глаза, когда Сантана говорит, будто бы концентрируясь на Голосе Всевышнего, и как всегда хочется как следует ей вмазать. В общем, мы болтали долго-долго, но было во всем этом что-то недосказанное. Я это чувствую. Видите ли, Стив, я ведь этим и зарабатываю себе на жизнь, — тем, что живу ощущениями и интуицией.
— Безусловно, — поддакнул я, чтобы его раззадорить.
— Так вот, я ей сказал: «Давай-ка, Кэт, выкладывай все начистоту. Что ты слышала?» Она потребовала поклясться, что я ни единой душе не обмолвлюсь, и сообщила, что Сай в то утро ей звонил.
— И?
— Он спросил ее, не была ли бы она так любезна и не просмотрела бы быстренько сценарий «Звездной ночи». Под большимсекретом. Вы понимаете, о чем я?
— Он хотел, чтобы она проглядела роль Линдси?
— В точку! — сказал Ник. — Думаю, Сай уже догадался, что его ожидает потеря ценой в двадцать миллионов. А еще я думаю, что он отыскал кое-кого поблондинистееили погрудастее. Линдси его упустила. Я полагаю, Стив, Сай вполне созрел для того, чтобы убрать Линдси.
Когда Линн решилась связать свою судьбу с моей, она знала, что у нас будет много общего. Обоюдное стремление к любви, взаимопониманию, семье, плюс — поскольку ей приходилось пару раз в месяц взвешивать по крайней мере одно предложение руки и сердца — иметь хороший шанс убедить свое зловредное семейство в собственной независимости. Но, решившись связаться со мной, она тем самым сознательно и добровольно приобрела полный джентльменский набор: бывшего алкоголика (не говоря уж ничего о моих пристрастиях в прошлом к гашишу, барбитуратам и героину), бывшего блядуна, старого пердуна, трудоголика, непоследовательного даже в своем стремлении совершать утренние пробежки. Она приняла меня всего, без остатка, без лишних вопросов.
Была ли она безупречна? Нет. Она была жуткой чистюлей, из тех, кто в школе слыл счастливым обладателем Самого Аккуратненького Блокнотика и Самого Красивого Почерка. Не сказать, чтобы я сам был не аккуратен, но до нее мне было далеко. Ей приходилось сдерживаться, чтобы не застилать постель каждый раз, когда я вставал с постели сбегать в туалет. Она каждый божий вечер проверяла, хорошо ли заточены ее карандаши. Если Линн и решалась на безумный поступок и соглашалась искупаться нагишом при лунном свете, то только после того, как завершала подготовку плана уроков, и до того, как начнутся одиннадцатичасовые новости. И все же, как бы я ни потешался на ее счет, где-то в глубине души это меня успокаивало. Я нуждался в упорядоченной жизни, предусматривающей хорошо заточенные карандаши и выключение света сразу же после окончания монолога Джимми Карсона, ведущего вечерних новостей. Все несовершенства Линн в конечном счете меркли и оборачивались достоинствами. Так отчего же я не сходил с ума от счастья? Отчего же я никак не мог заставить себя принять Линн всю целиком, как она приняла меня? Как получилось, что я никак не находил сил сказать себе: да, пусть она чересчур серьезна, но какого черта обращать на это внимание, когда у нее такие волосы и такие ноги? Почему я предавался раздумьям о том, что не воплю от стопроцентного экстаза? Что со мной творилось? У нее была тысяча достоинств. Какого дьявола я зациклился на той единственной мелочи, которой ей не хватало? Какого лешего я все ждал от нее чего-нибудь забавного и необычного?
Штука заключалась даже не в том, что у Линн не было чувства юмора. Оно у нее было. Но это было расхожее чувство юмора. Она с готовностью улыбалась на мои попытки ее рассмешить. Она хохотала над комедиями с Эдди Мерфи и фильмами Вуди Аллена, она смеялась над идиотскими анекдотами моего приятеля Марти Маккормака, где героем неизменно был рабби, которому в конце концов, само собой, доставалось на орехи. Она тактично реагировала на все хохмы своих учеников из Духовной Академии, особенно тех, что страдали дефектами речи и слуха.
Чего ей не хватало, так это живости. Я понимал, что с моей стороны нечестно держать камень за пазухой. Это все равно что сказать женщине: я хочу, чтобы ты была ростом метр шестьдесят и сложена, как кирпичная будка, когда она на самом деле высокая и тоненькая.
И все-таки я не мог не вздрогнуть от глубинного ощущения, посетившего меня сутки назад, когда я лежал на одеяле в своем дворике. Что-то среднее между разочарованием и ужасом. Я вообще не знал, что это было, черт подери. Но как бы то ни было, я сидел здесь, сделав перерыв на короткий телефонный звонок, с ногами на «ксерокофейной» машине и усугублял ситуацию, давая ей шанс, которым — я твердо знал — она не сможет воспользоваться.
— Ну хорошо, как ты думаешь, кто из нас сексапильнее, я или Николя Монтелеоне?
Она уточнила:
— Он приятный человек?
— Да. Дружелюбный, особенно приятен как собеседник для тех, кто обожает обсуждать других. Когда наша беседа закончилась, я подумал: черт возьми, какая жалость, что он уходит, — с ним так приятно поболтать. Но он был уж так хорош, что я засомневался, он ли это, или какая-нибудь из очередных ролей. Как ты думаешь, если бы ему взбрело в голову, что шнырять по комнате, подражая муравьеду — лучший способ показать работу отдела по расследованию убийств, — интересно, плюнул бы он на приличия и начал бы слизывать муравьев?
— И к какой версии ты склоняешься?
— К муравьям, — сказал я. И взглянул на часы. Минуло пять. — Послушай, милая, ты сегодня не рассчитывала на омара?
— Нет, ты сказал, что сам на это не рассчитывал.
— Ты не растопила масло?
— Нет, разумеется. Ты же не купил омаров. Я тебя знаю. Я так хорошо тебя знаю, что сейчас, я уверена, пойду и поужинаю в диетической столовой, а ты объявишься в десять — просто, чтобы сказать «привет».
— Я вообще очень любезен.
— А известно ли тебе, что тебе не удастся быть сегодня слишком уж любезным. Нынче все мои соседки по квартире сидят дома.
— О, черт. Ладно, а если я закончу в десять, десять тридцать, можно я заеду и заберу тебя к себе?
И пока Линн объясняла мне: «Хорошо, но не очень поздно, потому что у меня целая стопка контрольных с результатами тестов детишек, которые идут в этом году в первый класс», — на пороге возник коп из саутхэмптонских с недоуменной физиономией и провозгласил:
