Елена Квашнина - А у нас во дворе (СИ)
Я воспользовалась моментом. Сделала усилие и одним движением спихнула его с себя. Быстро встала. Он тоже сразу за мной, как пружина, вскочил на ноги. Оскорбительно усмехнулся:
- А сладкая баба у Воронина.
- Баб на базаре ищи, - задыхаясь от бешенства, пробормотала я, пятясь к двери. - В ряду, где семечками торгуют.
- Ну, Тоша, - ласково уговаривал он, медленно наступая. - Ты ведь не жадная, поделись и со мной. Со Славкой же делишься?
- Чем, идиот, чем?- почти закричала я, упираясь спиной в вожделенную дверь. Осталось поднять крючок и вывалиться на улицу, к морозу, позёмке, свежему воздуху и к нормальным людям. Но для этого нужно повернуться спиной к готовому в любой момент накинуться Логинову. Меня колотило от одного его уверенного вида.
- Чем мне с тобой делиться?
- Собой, моя девочка, собой, ненаглядная, - в его голосе прорезались бархатные, мурлыкающие нотки, и от них стало ещё страшней. От страха и безысходности тихо вымолвила:
- Маньяк. Только маньяк может насиловать.
Стало очень тихо. Мерно потрескивал обогреватель. Из-за двери доносились отдалённые голоса двух весёлых автолюбителей, не испугавшихся дурной погоды. Тяжело, прерывисто дышал Логинов. Он остановился. Видно, от жестокого оскорбления охотничий азарт у него начал проходить. Я воспользовалась паузой, бросила ему в смятое непонятным чувством лицо:
- Кто тебе сказал, что я делюсь со Славкой? Запомни раз и навсегда, скотина: собой я не делюсь ни с кем! Понял?!
Кажется, от моих слов он начал потихоньку трезветь. Убито наблюдал за моими действиями. Я смело повернулась к нему спиной, дёрганым жестом откинула крючок и, неестественно выпрямив спину, вышла на улицу.
Остервенелый ветер сразу прошил меня насквозь, рванул в стороны пальто, надул его парусом. С трудом ухватила и свела вместе борта, закуталась поплотнее и пошла быстрым шагом, ничего не видя ни впереди, ни по сторонам. Как больно, оказывается, разочаровываться в человеке. Трижды больно, если он тобой любим. У нас, конечно, разные были девчонки. Некоторые свои отношения с мужчинами начинали в двенадцать лет, некоторые на пару лет позже. Большинство, однако, только обсуждало расцветающую сексуальную революцию, проверять её идеи на практике не торопилось. Кто дал право Логинову так грязно обо мне думать? Как он посмел настаивать на близости? Пьян? Лично для него не оправдание. Я не завлекала его, не кокетничала, никоим образом не провоцировала. Танечки ему мало? Подозревать Серёгу в излишней озабоченности никому в голову не придёт. С чего его пропёрло? С чего он уверился, что я шлюха, и со мной можно, как с... С кем? Ой, да не знаю... Как с последней девкой! За что? Я не заметила, когда из глаз полились слёзы. Они текли сами собой, единственно, чем мешая, так это видеть дорогу. Мысли постепенно таяли, остатки их выдувал ветер. В душе образовалась пустота. Уже возле булочной до меня долетело далёкое, заглушаемое ветром и шорохом позёмки на практически пустой улице:
- То-ша-а-а-а! Подож-ди-и-и!
Я вздрогнула, обернулась. Далеко-далеко шёл ко мне Логинов. Без шапки, в куртке нараспашку. Простудится, урод, в такой холод. Ага, пусть простудится, заболеет и умрёт. И не будет меня больше мучить. Так ему и надо.
Он быстро шёл, почти бежал. И я быстро пошла, почти побежала. Только не к нему, от него. Иногда оглядывалась. Он двигался стремительно, мог догнать. Я наддала пару. Успела взбежать по лестнице, влететь в квартиру, захлопнуть дверь и привалиться к ней спиной. Слёзы бороздили мне лицо, руки и ноги дрожали. Сердце готово было выскочить из груди, так оно бешено колотилось. Хорошо, что родители сегодня прямо с работы поедут к каким-то давним друзьям в гости. Успею прийти в себя, привести в относительный порядок пальто. Хорошо, что вообще никто не видел меня такой растерзанной. Кроме Логинова. А ему, по старой памяти и в последний раз, можно.
Пока я избавлялась от слёз, набиралась моральных и физических сил обойтись в дальнейшем без дверной подпорки, за нею послышались бухающие шаги. Длинный звонок. Второй, третий. Стук крепким кулаком в дверь. Сильный стук, уверенный. Очумел, всех соседей переполошит! Мало ему приключения в гараже, его на новые подвиги потянуло. Точно, пьяному всегда море по колено. А если он дверь сломает? Она у нас хлипкая, мне даже шумное дыхание Серёжки отлично слышно. О, снова требовательный стук, его голос:
- Тош, открой! Я же знаю, ты у двери стоишь. Не молчи. Я тебя прошу, не молчи. Скажи что-нибудь. Хочешь, ударь меня. Ну, дурак я, дурак. Прости, Тоша.
- Уходи! - сказала ему громко, почти крикнула, пусть хорошенько расслышит.
- Не простишь? - в его голосе сквозило полупьяное упрямство. - Тогда я сяду у тебя под дверью, вот тут, на коврике, и просижу всю ночь. Утром в школу пойдёшь и поговорим.
Раздался звучный плюх. Некоторое время я терпеливо ждала - ему надоест и он уйдёт. Воображала прикольную картинку: возвращаются родители из гостей, а под дверью на коврике приютился их обожаемый добровольный помощник милиции, не совсем тверёзый при том. Умора. Отец точно прикола не поймёт. Без долгих разбирательств вместо Логинова меня выпорет.
За дверью не происходило никакого движения, раздавалось лишь мерное посапывание. Это он что, спать у меня под дверью устроился? Вконец сдурел? Не вынеся разворачивающейся перспективы, помня о своей недавней шишке и поскупившись на такую же для Серёжки, - хоть гад и мерзавец, но до трясучки любимый, - осторожно приоткрыла дверь, высунула нос.
Он действительно сидел на коврике лицом к двери с немыслимо тоскливым выражением на этом самом лице. Впору от всего сердца пожалеть страдальца. Избушка, избушка, повернись к лестнице передом, ко мне задом... Мне в тот миг не было его жалко, я больше жалела себя. Слёзы вернулись легко и просто, потекли к подбородку.
- Логинов, что тебе нужно? Можешь ты оставить меня в покое или нет?
Он вскочил, едва я выглянула из-за двери. Протянул мне шапку, потерянную в гараже. Ой, я про неё совсем забыла! И пуговицы. Взяла, стараясь не смотреть ему в глаза, где плескался горький шоколад, умеющий подобно страшному болоту затягивать в свои глубины.
- Я поговорить хотел, - вздохнул нерешительно. От недавнего напора не осталось и следа.
- Поговорили уже, - всхлипнула я. Обида, успевшая разрастись, колыхалась воздушным маревом.
- Нет ещё. Надо объясниться, - он замялся, подбирая слова. Сейчас опять про Танечку вспомнит, про то, что со мной невозможно нормально разговаривать, что я сама виновата во всех своих бедах, и не стоит молодой девушке одной по чужим гаражам разгуливать. Нестерпимо!
