Татьяна Туринская - ...Не повод для знакомства
— Ты что себе позволяешь? — со всего маху хлестанул по щеке так, что голова несчастной чуть не отлетела долой. — Ты что себе позволяешь, дрянь?!
Пощечины сыпались на бедную Тамару справа и слева попеременно, перемежаемые бранными словами. Из разбитой губы тоненькой струйкой сочилась кровь. При виде ее Влад совсем осатанел. Сорвал с беззащитной жертвы трусики, задрал сарафан, усадив голой задницей на горячий от жары и перегревшегося мотора капот, словно на жаровню. Только тогда у Томы прорезался голос:
— Нет, Влад, не смей!
Но разве можно было остановить Влада? Он же так долго ждал этого момента, когда наконец его Монстр сможет вонзиться в ее маленькое, почти детское тельце. Когда, в очередной раз надорвав живую плоть, войдет окровавленным ножом в хрупкое, трепетно вздрагивающее от нечеловеческой боли тело… Когда тонкие ручейки крови будут сплетаться в причудливые узоры на волосатых ногах насильника…
Дикий крик разорвал безмолвие ранней осени. Дикий крик ужаса смешивался с сатанинским сладострастным стоном опытного кобеля, услаждающего погрязшее в грехе тело ополоумевшей от боли жертвой насилия. О, какое наслаждение он испытывал! О, как, оказывается, приятно брать жертву силой, невзирая на недвусмысленный отказ. Ах ты, сладкая моя, Маленькая моя! Как долго я тебя ждал. Нет, милая, больше я тебя никуда не отпущу…
Сеанс садистского секса длился до позднего вечера. Забросив, словно куль, обессиленную и совершенно голую жертву на заднее сиденье, бросил ей в след простенькое цветастое платьице и пошел искать под светом фар разорванные трусики на поляне, усыпанной рано опавшей желтой листвой. Нашел, небрежно забросил вслед за платьем. Потом тщательно смыл мокрой тряпкой засохшую кровь с капота (хорошо, что канистру с водой прихватил!), смыл кровь с ног, с рук, вытерся полотенцем — запасливый хозяин! Намочил полотенце и не глядя бросил его на заднее сиденье:
— На, оботрись, — сказал равнодушно и завел мотор.
— Я тебя ненавижу, ублюдок, — тихо сказала Тамара и заплакала.
Тома
В первый же день после возвращения из Красноярска Тамара увидела Влада. Он прятался от нее за рекламной тумбой, как маленький нашкодивший ребенок прячется от мамы. В душе что-то дрогнуло, было радостно и неприятно одновременно. Радовало то, что он все же скучает за ней. Она была права — он таки к ней не равнодушен. Да что толку от этого, ведь он женат. А неравнодушен он лишь к ее телу. Видимо, есть у нее что-то, чего нет в его жене. Но это обстоятельство мало радовало после всего того, что он наговорил ей, после незаслуженных болезненных, но еще более обидных пощечин. Нет, все кончено. Конечно, она никогда не сможет разлюбить этого мерзавца, но отношения с ним закончены раз и навсегда.
В некотором роде ее даже радовало то, что их отношения закончились. Не будет больше боли, измен и унижений. Да и, собственно говоря, о чем она должна жалеть? То, что между ними было, особого удовольствия ей никогда не приносило. Она жила только надеждой, что когда-то она выйдет замуж за своего Владичку и тогда все будет иначе. Наивная! На что она надеялась? На то, что после свадьбы их размеры вдруг совпадут? Глупая, как она могла хотеть стать его женой и всю жизнь, изо дня в день, терпеть эту чудовищную боль? Стать его безмолвной тенью, всю жизнь исполнять его прихоти, и уже не играть в его рабыню, а быть ею на самом деле? Ну уж нет, не надо нам такого сомнительного счастья!
Теперь, познав, что такое нормальный секс, Тамара смотрела на прошлое уже другими глазами. Вот если бы она испытывала такое удовольствие от "общения" с Владом, еще можно было бы сожалеть об их распавшихся отношениях. Но теперь-то она должна этому радоваться! Должна. Но почему-то не радуется. Ведь она по-прежнему любит Влада…
Это было какое-то наваждение. Как она может любить мерзавца, причинившего ей столько душевной и физической боли? Как можно любить подлеца и обманщика, нагло пользующегося ее наивностью и детской влюбленностью? Как можно было скрывать целый год свою женитьбу?!! И после всего этого она никак не может разлюбить это чудовище. Даже познав радость секса с Санькой-художником!
Санька… Горячая волна возбуждения прокатилась по телу. Ах, как замечательно они провели время. Правда, каждая проведенная ночь до сих пор отчетливо просвечивала под ее глазами — даже при помощи тонального крема невозможно было спрятать темные круги двухнедельного недосыпа. Но до чего же сладкие были ночки! Ах, как жаль, что больше она никогда не увидит Саньку. И никогда больше не позволит себе роскоши быть самой собой! Это было в ее жизни один раз, и больше никогда не повторится. Но все-таки это было!
Первые дни после возвращения она очень часто вспоминала Саньку. Пожалуй, даже слишком часто, просто непозволительно часто. Одними только воспоминаниями о восхитительной близости с ним доводила себя до экстаза. И шаловливые ручки уже начинали блуждать по собственному телу, как бы воспроизводя движения Сашкиных рук. Поймав себя на этом пару раз, Тамара ужаснулась — какой кошмар, до чего же она докатилась! Ласкать саму себя — фу, какое безобразие, стыд-позор! А дальше что? Распалив себя однажды, она не сможет остановиться и ляжет под первого встречного? Нет, это начало ее пути под уклон. Нельзя распускаться, так ведь можно скатиться ниже уровня городской канализации… Все, баста. С Санькой было до безобразия здорово, но Саньки больше нет в ее жизни. И безобразий — тоже. Она обязана забыть о том, что случилось в Красноярске. Не было ничего. Не было "чашечки супу", не было секса с посторонним человеком, не было восхитительных огненных фонтанчиков на потолке, не было сладострастных криков и стонов. Не было Саньки. Она впервые слышит это имя. Среди ее близких знакомых нет и никогда не было людей с этим именем. Она все это придумала, чтобы выбросить из головы подлеца Влада. Но фокус слишком удался, она даже поверила в его реальность. Пора вспомнить о том, что на самом деле ничего не было. Все это плод ее больного воображения, эротические фантазии хронически неудовлетворенной женщины…
* * *
Это было самое настоящее и безобразное изнасилование. Она брыкалась, просила, умоляла Влада не трогать ее, оставить в покое. Она плакала, молила о пощаде, а потом теряла сознание, и он продолжал терзать бесчувственное тело. Временами Тома приходила в себя, и, понимая бессмысленность воззваний о пощаде, откровенно признавалась насильнику, какие чувства испытывает к нему в данный момент. Подобная откровенность насильнику не нравилась и после очередной оплеухи Тамара вновь впадала в отключку.
