Джулия Лонг - Греховная невинность
– Эй, старина, ты только что продемонстрировал опасную наивность. Некоторые женщины подобны метеоритам, от них невозможно отвести взгляд. Ты невольно тянешься за ними, пытаясь поймать. Рассудительность отступает на задний план, уступая место… совсем другим вещам.
– Саблям, – язвительно подсказал Адам и добавил, выдержав паузу: – Фигурально выражаясь, разумеется.
– Да, саблям, – согласился Колин. – Сабли всегда побеждают разум. А насколько мне известно, эта дама умело владеет клинком.
Пальцы Адама сами собой сжались в кулаки, так что костяшки пальцев побелели. «Je voudrais fumer ton cigare».
Ему было неприятно слышать дурное о графине. Что убедительно доказывало правоту Колина.
– Надеюсь, горожане объяснят твои рыцарские подвиги во славу имбирного пирога заботой о благотворительности. Я заплачу за твое безрассудство, но если ты снова потеряешь голову и выкинешь какую-нибудь глупость, не обессудь. Я ничего не обещаю…
– Спасибо за заботу. Но я вовсе не терял головы, – возразил Адам терпеливым тоном, – и не собираюсь делать это в будущем. Видишь ли, мое достоинство и солидность этого не допустят.
Колин усмехнулся.
Все, что он говорил о Еве Дагган, походило на правду. Эта женщина в самом деле пыталась флиртовать с Адамом, желая его смутить. Возможно, когда-то она действительно продавала свое тело за деньги. Но Адам видел леди Уэррен и другой. Видел ее лицо, когда она рассказывала о смерти мужа. Видел ее нервно сплетенные пальцы, когда она призналась, что хочет завести друзей. Видел, как графиня отважно бросилась защищать Маргарет Лэнгфорд с ее печеньем, несмотря на безобразную сцену с имбирным пирогом, показавшую общество Пеннироял-Грин далеко не с лучшей стороны. Вдобавок Адам видел ее красоту и, казалось, каждый раз открывал в ней что-то новое. Все это очаровывало его, оплетало тончайшими нитями, все туже и туже, пока на аукционе…
Безучастно наблюдать, как толпа глумится над ней, было невыносимо.
Колин оказался прав. Адам в самом деле потерял голову.
Возможно, такое случилось с ним впервые в жизни. Это вышло невольно, само собой, – так рефлекторно вскидываешь руку, защищая лицо от удара. Не то чтобы у него завелись лишние пять фунтов.
– Знаешь, Адам, моя матушка гордится тобой. Истинная правда. Она думает, именно ты, возможно, положишь начало новой эре – эпохе респектабельности Эверси. Хотя Женевьева тоже внесла свою лепту в общее дело, умудрившись выйти замуж за герцога. «Подумать только, мой племянник – священник, и вдобавок блестящий проповедник. Мы довольны, что отдали приход ему, хотя желающих занять это место было немало». Матушка не устает это повторять.
– Я очень признателен, – рассеянно обронил Адам.
Он испытывал искреннюю благодарность и знал, что это чувство не оставит его никогда. Но в последнее время Силвейн особенно остро ощущал, что респектабельность тяжелым ярмом давит ему на шею.
Кузены немного помолчали, думая каждый о своем.
– Хочешь знать самое худшее, Колин? – заговорил наконец Адам. – Я солгал.
Колин недоверчиво прищурился.
– Я терпеть не могу имбирный пирог.
На мгновение в кухне повисла тишина.
– Вот и прекрасно, – невозмутимо отозвался Колин. – Тогда я избавлю тебя от него. – Он придвинул к себе корзинку.
Адама охватило абсурдное желание отнять пирог. Но вместо этого он положил в карман пять фунтов, решив отдать их в церковный фонд.
– Расскажешь потом, съедобен ли он, чтобы я мог передать твои слова графине.
– Непременно. И еще, чуть не забыл. Тебе тут принесли кое-что. – Он указал на перевязанный бечевкой сверток, лежавший на серванте. – Посылка от миссис Снит. Наверняка подарок ее племянницы.
Адам развязал бечевку и развернул бумагу. Внутри лежала новенькая вышитая подушка. Посередине в изящной виньетке из васильков красовалась надпись: «Возлюби ближнего своего».
На следующее утро на окраине Пеннироял-Грин показалось старомодное ландо миссис Снит, в котором восседала эта почтенная леди вместе с Евой, мисс Эми Питни и мисс Джозефиной Чаринг. Коляска миновала женский пансион мисс Мариетты Эндикотт и цыганский табор, выехала на изрезанную колеями дорогу, а затем повернула в сторону небольшой долины.
Три женщины устроились напротив графини Уэррен, сидевшей в одиночестве рядом с корзинкой печенья, купленного за десять фунтов. Она так и не попробовала «божественную выпечку» миссис Лэнгфорд. Ева подозревала, что семейство О’Флаэрти найдет печенью лучшее применение.
Ландо остановилось напротив развалюхи, которую только оптимист мог назвать домом. Если бы не дым, поднимавшийся из печной трубы, Ева приняла бы жилище О’Флаэрти за стог сена. Ей пришло в голову, что дом, должно быть, построили вскоре после того, как Вильгельм Завоеватель высадился со своим войском в Англии. С тех пор лачуга почти не изменилась, разве что добавилась труба да несколько окон. Соломенная крыша выглядела так, будто страдала чесоткой. Вытоптанный земляной двор окружала покосившаяся изгородь из высоких жердей и прутьев, кое-где укрепленная почерневшими от времени досками. Местами она развалилась под натиском непогоды, и из земли, словно редкие стертые зубы, торчали обломки жердей. За домом виднелся жалкий обветшалый сарай. Рядом стоял на привязи столь же жалкий дряхлый мул. В отдалении живописной развалиной темнело еще одно строение, служившее, должно быть, амбаром для зерна. Все это убогое хозяйство со всех сторон обступали огромные ветвистые дубы с облетевшей листвой.
По двору бродили одичавшие с виду куры. Временами они останавливались и тыкались клювами в землю, грозно поглядывая на чужаков крошечными бусинками глаз.
– Вы слышите? – прошептала Джозефина.
Дамы притихли.
Ева различила слабый тонкий звук, напоминавший комариный писк.
– Просто мы еще далеко, – добавила Эми Питни. – Подождите, пока подойдем ближе. Это визг. Вот кого Иисусу Навину следовало бы привести к стенам Иерихона. Исход войны решился бы за несколько дней: войско неприятеля задрожало бы от ужаса и обратилось в бегство.
– Их шестеро, – доверительным шепотом поведала Джозефина. Еву несколько озадачило, что дамы перешли на шепот, хотя до дома О’Флаэрти оставалось еще добрых пятьдесят футов. – Возможно, семеро. А может, и восемнадцать. Они никогда не стоят на месте, поэтому сосчитать их невозможно, а мать семейства всегда такая усталая и измученная, что едва способна закончить начатую фразу, вот почему мне так и не удалось добиться от нее ответа. Они носятся по двору как бесноватые. Карабкаются на деревья и на крышу. Прыгают. И кричат. О боже, как они визжат! И повсюду пролито что-то липкое. Варенье и… такое, о чем мне не хочется даже думать.
