Татьяна Веденская - Пепельный блондин
– Да.
– Но что именно обсудить? Может, обсудим сейчас? – Я не хотела еще больших перемен. Я вообще не знала, чего хочу.
– Ты смеешься? Когда только ты поумнеешь? Никакие серьезные разговоры не ведутся по телефону, понимаешь? Могут ведь и прослушивать.
– Мы не по телефону. Мы по Skype! – бросила я зло.
– Еще лучше. Все. Мне надо идти. У меня еще есть дела. Ты мне пришли по эсэмэс номер твоего рейса, чтобы я тебя встречал. Правда, я, может быть, не смогу. Может быть, кого-то пришлю за тобой.
– В крайнем случае возьму такси, – хмыкнула я.
– Не обижайся. У меня тут кое-что происходит, так что я сам не знаю, где буду завтра и что буду делать. Кому-то, между прочим, надо и работать, – сказал он, и меня моментально охватило чувство бессилия. И дежавю. Родное болото манило обратно, и я, как заколдованная, шла на зов дудочки папы Нильса.
Владимир сжал мою руку. Я вздрогнула.
– Пока, Коля, – я нажала красную трубочку на экране. Желание говорить пропало.
Я сидела и молча смотрела на площадь под окном. Какая-то женщина так торопилась домой, что споткнулась и упала. Из сумки по брусчатке покатились ярко-оранжевые апельсины. Люди вокруг бросились их подбирать. Женщине было больно, она, наверное, вывихнула лодыжку. Я рассматривала все, что угодно, только бы не смотреть на выразительно молчащего Володю. Он встал с кресла, подошел ко мне, взял за подбородок и повернул к себе.
– Зачем тебе это надо? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.
Я не стала отводить взгляд, и мы стояли и смотрели так, словно пытались уколоть друг друга силой мысли. Потом он склонился ко мне, прижал к себе, сорвал с меня платье – овладел мною с жадностью человека, который знает, что его время на исходе. Я тоже хотела его, это было сильнее меня. Мы не стали ничего больше обсуждать, предоставив нашим телам объясняться за нас. Нас ничего больше не связывало – только это, стремление быть вместе, физическое притяжение, силу которого я недооценивала всю жизнь. Мысль о том, что завтра я с головой окунусь в ту же самую серую рутину, и снова будут одинокие вечера, и снова будут упреки и страхи, – эта мысль заставляла меня леденеть, хотя моему телу было невыносимо жарко и тесно в объятиях Володи.
Утром мы молча пили кофе, сидя друг напротив друга, на разных сторонах стола, так, словно мы вежливые, хорошо воспитанные незнакомцы. Владимир был зол и невыносимо обходителен. Он принес мне завтрак в постель, круассан заботливо разрезан на две половинки, джем и масло открыты, нож лежит рядом.
– Я не знал, хочешь ли ты абрикосовый джем, так что не стал намазывать.
– Спасибо. – Желание есть пропадало от одного взгляда на этого красивого, обиженного мужчину. С подчеркнутой холодностью он уточнил, сыта ли я, не нужно ли мне что-то еще. Подал мне руку, чтобы помочь встать, но тут же отдернул ее и сделал вид, что что-то ищет в телефоне – что-то жутко важное и срочное. Избегал моего взгляда, пока я наконец не выдержала.
– Хорошо. Чего ты хочешь? – спросила я.
Он посмотрел на меня и отстранился.
– Я хочу пойти в номер, взять твои чемоданы и отвезти тебя в аэропорт. Не проси меня делать что-то больше, я ни на что не годен сейчас.
Он встал, с преувеличенной сосредоточенностью принялся копаться в своих вещах. Потом позвонил кому-то и минут десять что-то говорил по-немецки. Повесил трубку и сухо уточнил, готова ли я. Так было даже хуже. Я взяла его за руку и поймала его взгляд.
– Чего ты хочешь, Владимир? Если тебе есть что мне сказать – скажи это сейчас. Как ты видишь наше будущее? Ты готов уйти от жены? Взять на себя ответственность за мой развод? Пережить весь этот ужас – ведь это будет просто ужас, ты даже не сомневайся. Как мы будем жить? Как это отразится на твоих связях, на твоей работе? Что будет с моей дочерью? Как посмотрят на это друзья? Потому что развод всегда сказывается – друзья отворачиваются, делятся на твоих и тех, кто остается с женой. Где мы будем жить? Что мы будем делать? Ты думаешь, мы сможем быть счастливыми после такого начала?
– Твоя дочь планирует учиться в Германии, – ответил он и замолчал.
– Мой муж планирует, чтобы она здесь училась. Это еще не решено. Но даже если и так. И что? Слишком много вопросов. Наша с тобой страсть угаснет еще до того, как мы ответим на половину из них!
– Я люблю тебя. Ты все усложняешь. Люди разводятся каждый день. И у меня определенно хватит денег, чтобы тебя содержать. Я не понимаю, о чем тут волноваться?
– И каждый день люди потом сожалеют об этом. Я не понимаю, почему ты относишься к этому так легко. Ведь ты разобьешь своей жене сердце! – Я развернулась и пошла в номер за чемоданами. Владимир побежал за мной.
– Останься. Позвони ему и скажи, что тебе нужно побыть здесь еще недельку.
– Недельку? – удивилась я.
Владимир стоял и качал головой, как человек, который не знает, что делать, который зашел в тупик. Никакого плана у него не было. Как ребенок, он просто хотел шагнуть вперед, не задумываясь о последствиях.
– Оставайся навсегда.
– Знаешь что? Почему бы нам не подождать немного? Пока что-то не прояснится.
– Что? – крикнул он. Пожалуй, это был первый раз, когда я видела его кричащим. – Что именно должно проясниться? Какие тебе нужны еще гарантии? Хочешь – я прямо сейчас позвоню жене и все ей скажу? Прямо сейчас!
Он заметался по комнате в поисках мобильного телефона. Я молча смотрела на него. Я не верила ни единому его слову. Он достал аппарат из своего «дипломата», набрал номер жены и стоял, ожидая, когда Серая Мышь возьмет трубку. И смотрел мне в глаза.
– Лена? Это я! – сказал он прерывающимся голосом. – Мне нужно тебе кое-что сказать.
– Нет! – одними губами прошептала я. Вырвала у него телефон и нажала кнопку отбоя.
– Почему? Видишь? Видишь? Дело в тебе! Я тебе не нужен!
Владимир схватил мои чемоданы и буквально бросился к выходу. Я стояла, потрясенная этой открывшейся мне правдой. Да, он не был мне нужен. Не так. Не всерьез. Не для того, чтобы жить долго и счастливо, чтобы умереть в один день. Я не хотела стать частью его жизни, я хотела, чтобы он остался только призраком, только праздником. Не могла представить себе наши с ним совместные будни.
Сидя в самолете, я смотрела на то, как кукольные игрушечные крыши Мюнхена уменьшаются в размерах и исчезают за облаками, и не обращала внимания на слезы, струящиеся по моим щекам.
– Вы в порядке? – спросила меня женщина лет пятидесяти, моя соседка.
– Что? Да. Да, я в порядке, – ответила я, доставая платок.
Я не плакала до этого уже лет пять, наверное. Не считая моей истерики, которая случилась после ограбления, я вообще не могла вспомнить случая, чтобы я плакала в последние годы. И эти слезы, которые текли по моему лицу, потрясли меня и обрадовали. Я опять могу чувствовать, я плачу и смеюсь, я живая. Я плакала не потому, что мне было плохо. Я плакала, потому что чувствовала какое-то невыносимое и прекрасное чувство жизни, я смотрела на свои руки, на свои ноги в бежевых брюках, я вдруг ощутила все свое тело, такое действительно прекрасное. Такое, от которого мужчина может сойти с ума.