Джоджо Мойес - Танцующая с лошадьми
Она забывалась, сосредоточившись на двух вещах: радио и дороге. Однажды в субботнее утро она оказалась в Кенте. У нее заурчало в животе, и она, к собственному удивлению, осознала, что в последний раз ела почти восемнадцать часов назад. Увидела кафе с витриной, оформленной нарочито в стиле добрых старых времен и выглядевшей как-то странно не по-английски. Съела половину сдобной булочки с маслом (в эти недели она с трудом заставляла себя съесть хоть что-нибудь), расплатилась и пошла прогуляться по деревне, вдыхая сырой осенний воздух. Она наслаждалась запахом дыма из труб, прелых листьев, острым горьковатым вкусом терновых ягод, сорванных с живой изгороди. И вдруг почувствовала себя лучше.
На домике перед ней висело объявление: «Сдается». Улица, похоже, вела к ферме, но Наташа дальше не пошла. Она набрала номер агента и оставила сообщение, что хочет снять дом, если он еще свободен. Впоследствии она скажет себе, что счастье за деньги не купишь, но для жизни со своим горем можно подобрать местечко поприятнее.
Потом на выходные, которые проводил без сыновей, с ней стал приезжать Конор. Он не был практичным, как Мак, но ему нравилось проводить время с Наташей. Он валялся на диване, читал газеты, разжигал огонь – исключительно чтобы им полюбоваться. Иногда помогал ей готовить. В хорошую погоду сидел на воздухе с пивом, наблюдая, как она приводит в порядок сад. Наташа плохо разбиралась в садоводстве, но в скором времени поняла, что ей доставляет удовольствие вырывать сорняки или копаться в земле, забывая на время несметное число городских трагедий, с которыми приходилось иметь дело на работе.
Она снимала коттедж уже почти год и летом порадовалась плодам своих трудов: на удобренной земле поднялись многолетники, расцвели розы, на яблонях уродились плоды. Женщина с фермы в конце дороги, которая оказалась конюшней, оставляла мешки с навозом у калитки.
– Спасибо, мне ничего не надо, – говорила Наташа, но та оказалась настойчивой.
– Мне его девать некуда. Чем больше удобрять розы, тем лучше.
В маленьком домике в Кенте она обретала душевный покой. Ее не связывало с ним ничего личного, и она постоянно была чем-то занята. Если она не приезжала туда на выходные, то не знала, чем себя занять.
А теперь прибавилась еще одна причина сбежать из Лондона. Почти год спустя Мак наконец решил забрать оставшиеся вещи.
– Ну, чем мальчики занимаются на этих выходных?
– Точно не знаю. Кажется, она везет их к своей матери.
– Не знаешь точно? Это на тебя не похоже.
– Она была такой мрачной, когда я их привез, что светской беседы не получилось.
Конор опустил уголки губ. Наташу поражало физическое проявление чувства обиды, которое переполняло его, когда он говорил о бывшей жене.
– Но ты сказал, им понравилось кататься на коньках, – напомнила она.
Они ехали в видавшей виды спортивной машине Конора. Он взглянул в зеркало заднего вида и перестроился. Сказал повеселевшим голосом:
– Не то слово. Я выглядел на льду как корова, а они через двадцать минут уже могли ездить задом наперед. У тебя воды нет? Во рту пересохло.
Она достала из сумки бутылочку, отвинтила пробку и протянула ему. Он приложил бутылку ко рту и стал пить.
– Водил их в ресторан, о котором я тебе говорила? С фокусником?
– Водил. Они были в восторге. Прости, хотел сказать, да забыл.
– Думаешь, захотят сходить туда еще разок?
– Почему нет? – Он сделал еще глоток воды. – Может, в следующую субботу. Почти уверен, мне их отдадут.
Наташа наблюдала за ним и взяла бутылку, когда он ее протянул. Она нечасто ночевала в квартире Конора. Никогда еще не видела она такого безликого дома. Если бы не фотографии сыновей, разбросанные игрушки и яркое постельное белье во второй спальне, его можно было бы принять за гостиничный номер. Жизнь Конора отличалась монашеским аскетизмом. У него была стиральная машина, но белье и одежду забирали в прачечную и возвращали чистыми и отутюженными, поскольку ему не нравилось, когда белье и одежда были разбросаны по дому. Он не готовил. Зачем, если в соседних ресторанах это делали лучше? Кухней не пользовались, и она сияла первозданной чистотой, но уборку почему-то делали дважды в неделю.
Как Наташа подозревала, в душе Конор был возмущен своей новой жизнью и его отказ пустить корни в служебной квартире означал, что он не собирается задерживаться в ней надолго. В коттедже в Кенте он немного расслаблялся. Когда он разжигал огонь, готовил барбекю или чинил полку, она видела, каким хорошим семьянином он, вероятно, когда-то был.
– Знаешь… мне следует держать язык за зубами, но, если дело Перси пройдет хорошо, Ричард, вероятно, захочет поговорить с тобой.
– О чем?
– Да ладно, будто сама не знаешь. – На его лице появилась легкая улыбка.
– Предложит стать партнером?
– Тебя это удивляет? В последнее время ты приносишь фирме доход, а дело Перси повышает нашу репутацию. Знаю, его смущало, что ты по преимуществу занимаешься семейным правом, но сам удивился, как быстро такие дела окупаются. Что у тебя на следующей неделе?
Она попыталась сосредоточиться, мысли вдруг разбежались.
– Очередная встреча с Харрингтоном по поводу дела Перси. Похищение ребенка. Да еще молодой человек, который хочет получить статус беженца, – проблема с установлением возраста. Тоже клиент Рави. – Наташа вспомнила, что не проверила свой телефон утром, и полезла за ним в сумочку. – Приезжает без документов, говорит, что ему пятнадцать. Местные власти утверждают, что это не так. Он подпадал под параграф семнадцать: властям пришлось бы оплачивать его опеку. Если им удастся доказать, что он старше, его передадут в Национальную службу поддержки политических беженцев. Как всегда, вопрос о расходах.
– Выиграешь?
– Будет трудно. Бремя доказательства, что он ребенок, лежит на нас. Моя единственная надежда – процессуальная. Он не подвергался предварительной проверке, когда встал вопрос о его возрасте. Я их на этом подловлю.
Документы на парня были составлены кое-как, и такие дела стало выигрывать все труднее: власти оказывали давление, а это означало, что все чаще ребенка либо признавали взрослым, либо просто отсылали в страну, из которой он бежал.
– Ты, похоже, не уверена. Насчет его возраста.
– Не знаю, что и сказать. То есть он не бреется и все такое, но может и врать. Они все нынче утверждают, что им пятнадцать.
– Цинично, Дока, да? Ты не такая.
– Это правда. Дети стали такие жестокие. – Она почувствовала на себе его взгляд.
