Джоджо Мойес - Танцующая с лошадьми
– Он не мальчик, – резко возразила Сара. – Ему семьдесят четыре года.
Медсестра замедлила шаг, будто хотела что-то еще сказать, потом припустила быстрее, и Саре пришлось ее догонять. Медсестра остановилась у синей занавески в цветочек, откинула ее, пропуская девочку вперед. Та придвинула стул поближе к кровати. Спинка была приподнята, и дед практически сидел. С болью она смотрела на его посеревший подбородок, покоившийся на груди. Прежде она видела дедушку со щетиной, отросшей максимум за ночь, и сейчас подумала, что эта небрежность его бы расстроила.
Сара бесшумно открыла тумбочку рядом с кроватью, желая удостовериться, что все его вещи перенесли. Ей зачастую приходилось приставать к медсестрам, чтобы их отыскать. За время пребывания в больнице бесследно исчезли две пижамы, принесенные ею, новый кусок мыла и пакет с лезвиями. Она осмотрела полку и вздохнула с облегчением. Косметичка, полотенце и его фотография с Нанá были на месте. Сара достала фотографию и поставила на тумбочку. Если развернуть ее правильно, он мог бы смотреть на нее весь день.
Она взглянула на часы, пытаясь определить, сколько времени в запасе. Хьюиты были строги в отношении распорядка дня. Они требовали, чтобы она была дома в четыре, даже если она говорила, куда ей надо. Сейчас было почти два. Она не успевала на Спеапенни-лейн, чтобы выгулять Бо.
Она взяла дедушку за руку и вздрогнула, ощутив, до чего сухая у него кожа – будто бумага. Месяц в больнице высосал из него все соки, лишил крепости. Трудно было поверить, что еще несколько недель назад он поднял лошадь на дыбы. Обмен ролями лишил ее устойчивости, корней. У нее было ощущение, что жизнь утратила смысл.
– Папá?
Выражение его лица не изменилось. Она взглянула на кучу лекарств на тележке рядом. Медсестры говорили, что ему на всякий случай дают антибиотики. Она надела на него очки.
– Я принесла тебе йогурт.
Когда они вынули трубки из горла, она приносила ему каждый раз что-нибудь, что он мог бы проглотить. Больничная еда ему не нравилась.
Его взгляд смягчился, и она поняла, что он ее узнает. Накрыла ладонью его руку:
– С черешней. Твой любимый.
Он сжал ее руку.
– Хотела тебе сказать, Бо уже линяет, но чувствует себя прекрасно. Мы с ним вчера много гуляли, скакали легким галопом, и он вел себя очень хорошо. Я увеличила его рацион – ночи становятся все холоднее. И еще я даю ему сахарную свеклу. Правильно?
Он кивнул едва заметно, но ей было достаточно. Все было хорошо, пока он одобрял.
– После тебя я пойду к нему. Хочу взять его на прогулку на болота. В парк не могу – сегодня суббота. Слишком много народу. Но он будет рад.
Сара говорила неправду, но теперь обдумывала каждую фразу. Было важно, чтобы он думал только о хорошем, находясь здесь. Больше он ничего делать не мог.
– Новая семья, в которой я живу, милая. Кормят хорошо, но не так, как у нас. Когда ты вернешься, я приготовлю тушеную рыбу с чесноком, как ты любишь.
Его пальцы дернулись в ее руке. Это была поврежденная рука, которой он не мог шевелить. Она все говорила, словно ее ничего не значащая болтовня могла вернуть его к нормальной жизни.
– Хочешь попить?
Она взяла пластмассовый поильник с водой. Он едва заметно кивнул. Сара приложила поильник к его губам и слегка приподняла подбородок другой рукой, чтобы не пролить воду. Она давно забыла о брезгливости. Поняла, что если она не будет этого делать, то вряд ли кто-нибудь это сделает вообще.
– Temps[31], – сказал он.
Она взглянула на него.
– Хлеб. Chapeau[32]. – Он раздраженно закрыл глаза.
– Позвать медсестру?
Он нахмурил брови.
– Позволь, я посажу тебя удобнее. – Она поправила подушки, чтобы он не так сползал. Умело поправила постель, затем пижаму у шеи, чтобы он выглядел не таким беспомощным. – Так лучше?
Дед кивнул. Он казался побежденным.
– Ничего. Не унывай, Папá. Доктор сказал, все наладится, но это может случиться не скоро. Ты помнишь. Тебе нездоровится. Значит, все эти лекарства не помогли. Наверное, они что-то перепутали.
Его глаза неодобрительно затуманились. Ему не нравилось, что она относилась к нему покровительственно. Потом заметила, что он перевел взгляд на стол, где лежала ее сумка.
– Йогурт. Хочешь йогурта?
Он вздохнул с облегчением.
– Chapeau, – снова произнес он.
– Хорошо, – сказала Сара. – Chapeau.
Она достала из сумки чайную ложку и открыла коробочку с йогуртом.
Даже год спустя было трудно сказать, что именно привело к разрыву. Может, в подобных делах вообще не найти правды. Возможно, у каждого была своя правда. Как в суде, где нет абсолютов, а только точки зрения и все зависит от того, кто лучше аргументирует свою. Только разрыв случился задолго до того, как они могли изложить друг другу свои взгляды.
Поначалу, когда Мак ушел, Наташа говорила себе, что это к лучшему. Они были слишком разными. Постоянное раздражение опустошило ее, превратило в человека, который ей самой не нравился, и было очевидно, что оба в тот год были несчастливы. Возможно, если бы они проводили больше времени вместе, они поняли бы это скорее. Сколько раз она себе это говорила.
Сидеть одной в лондонском доме было невыносимо. В конце концов, как он любил шутить, это был «Дом, который построил Мак». Там все напоминало о нем, каждый сантиметр. Каждая комната кричала о том, что́ она потеряла: вот лестница, которую он перестроил, вот полки, которые он перевешивал дважды, пустота там, где стояли его книги и диски, где висела его одежда. Бо́льшая часть вещей, которые он взял с собой, хранилась на складе, и даже это беспокоило ее: вещи, которые они любили, выбирали вдвоем, пылились теперь в каком-то незнакомом месте, так как он стремился полностью исчезнуть из ее жизни.
– Остальное заберу через неделю или две.
Она стояла в прихожей, пригвожденная к месту. Вспомнила, как было холодно босым ногам на каменном полу. Кивнула, словно соглашалась, что это разумно. А потом, когда за ним закрылась дверь, медленно сползла по стене на пол. Неизвестно, сколько времени она сидела в оцепенении, придавленная масштабом случившегося.
Несколько недель, задолго до того, как семья и друзья узнали об их разрыве, по выходным, рано утром или поздно вечером, когда нельзя было спрятаться у себя в кабинете и уйти с головой в работу, она садилась в машину и уезжала. Ездила по улицам, по эстакадам шоссе, под мостами, по тускло освещенным дорогам с двусторонним движением. Останавливалась только на заправках. Слушала радио, разные ток-шоу. Звонившие в эфир должны были ей напоминать, что ее жизнь не так уж плоха, но отчего-то это не утешало. Слушала политические и научно-популярные программы, драмы, мыльные оперы. Музыку не слушала. Это было все равно что ходить по минному полю. Только казалось, все в порядке, и вдруг какая-нибудь песня разрывает душу. Под эту песню мы танцевали, а эта звучала, когда устраивали барбекю. Слезы лились по щекам, и она переключала станцию. Лучше слушать новости, недовольно ахать или изумляться диким точкам зрения.
