Пенни Винченци - Греховные радости
— Обнаружишь, — заявила Шарлотта, когда Крис Хилл вышел. — И много. На маклеров оказывали нажим, их даже шантажировали. У нас есть свидетель. Один из этих самых маклеров.
— Ах, вот как? Наверняка ваш приятель?
— Да, он наш приятель, — заявил Макс, — но он начал работать в «Прэгерсе» задолго до того, как мы с ним познакомились. Если хотите, я вас соединю с ним по телефону, прямо сейчас. Он вам сам скажет.
Фред посмотрел на Макса, и во взгляде его впервые появилась неуверенность. Потом он ответил:
— Может быть, позже.
— Дедушка, — продолжала Шарлотта, — в отделении происходит очень много нехорошего. Честное слово. Мошенничество, неблаговидные дела и еще всякое другое, чего ты бы никогда не потерпел. Закупаются огромные пакеты акций, чтобы вздуть на них цены, прежде чем эти акции начнут покупать клиенты; служебная информация используется для заключения личных сделок. И мы думаем, что даже… — Она вдруг испугалась того, что собиралась сказать, и смолкла.
— Даже что?
— Ну… то же самое, только в еще больших масштабах.
— А вы там чем все это время занимались? Что-то я почти не слышал, чтобы вы как-то влияли там на ход дел.
— Дедушка, меня не допускают практически ни к чему. Я занимаюсь рядовой конторской работой. — Она посмотрела на него и попыталась улыбнуться. — Честное слово. Мне там пришлось… тяжко.
— Ага, — проговорил Фред. — Ну вот наконец и добрались.
— Прости?
— Ты просто ревнуешь к другим. Чувствуешь себя обиженной. Очень хорошая основа для всяких опасных фантазий. О господи, Шарлотта, ты меня потрясаешь. Все это просто жалко. Пора бы уже тебе немного и повзрослеть.
— Дедушка, это не фантазии. Пожалуйста, поговори с Джоном Фишером. Пожалуйста.
— Ах, с Джоном Фишером. Это и есть тот ваш маклер, которого шантажировали?
— Да.
Фред заколебался. Потом ответил:
— Нет, не думаю, что это нужно. Мне и так все ясно. По-моему, вам обоим лучше убираться отсюда. Возвращайтесь в Лондон. Не знаю, что я насчет вас решу. Насчет вашего будущего. Мне надо подумать. И скажите этому вашему отцу, чтобы он вытряхивался из Хартеста. Имение возвращается на торги.
— Дедушка, ты не можешь так поступить! Не можешь! Это же его дом! — Шарлотта рассердилась на себя, почувствовав, как к глазам у нее подступают слезы.
— Почему это не могу? Насколько я помню, у него есть довольно приличных размеров особнячишко в Лондоне. На улице он не окажется. А теперь будьте добры, извините меня, у меня еще очень много работы.
— Что, по-твоему, они могли сделать? — спросила Шарлотта. — Каким образом вернули назад эти деньги?
Такси везло их в аэропорт Кеннеди. После всего пережитого Шарлотта была в состоянии какого-то отупения. Она понимала, что должна была бы сейчас злиться, выходить из себя, испытывать ярость, но ничего подобного она не чувствовала. Даже встреча с Гейбом Хоффманом в коридоре, когда он с каменным лицом взглянул на нее, повернулся на каблуках и ушел, никак ее не задела. Макс, бледный как смерть, сидел с ней рядом; с того момента, как они уехали с Пайн-стрит, он молчал и заговорил только сейчас:
— Бог их знает. Бог их знает. Могу попытаться выведать у Шайрин. Но какой смысл? Он же слепец. Чокнутый.
— Он опасен, — сказала Шарлотта, — и все это положение в целом опасно.
— Для кого? Только не для нас. Насколько я понимаю, наши часы в качестве сотрудников «Прэгерса» сочтены. По крайней мере, все это может нас больше не волновать.
— А как же Хартест? Это-то нас должно волновать.
— Я не думаю, что он сможет заставить нас вернуть деньги.
— Только при условии, если они уже оприходовали чек, — заметила Шарлотта.
— Вот черт, — проговорил Макс.
Чак Дрю не оприходовал чек. Улыбаясь самой обаятельной, выражающей крайнее сожаление улыбкой, он сообщил им, что ввиду крайней занятости никак не смог сделать этого раньше. А теперь Фред прислал специальное распоряжение, требуя, чтобы чек был отозван.
— Я бы категорически не хотел ставить под угрозу отношения банка с самым важным нашим клиентом, — заявил Чак, — и ваш дедушка тоже придерживается на этот счет очень ясной и жесткой позиции. Наши отношения с мистером Аль-Фабахом также оказались в последнее время несколько напряжены, так что если он увидит, что приобретение Хартест-хауса становится теперь все-таки возможным, то нам тем самым удастся одной сделкой умаслить сразу много шестеренок.
— Надо нам что-то делать. — Макс был полон решимости. — Мы просто обязаны. А то придется подавать заявления на пособия по бедности. Я хочу поговорить с Шайрин. Она — наша последняя надежда.
* * *Он позвонил Шарлотте домой спустя два часа, голос у него был очень возбужденный.
— Мне кажется, мы его накрыли.
— Как? Почему? — спросила Шарлотта.
— Деньги, по-видимому, были возвращены за счет отзыва ранее предоставленных кредитов, отказа от выплаты дивидендов и тому подобных штучек.
— И что это значит?
— Это значит, что это были деньги швейцарской компании.
— О господи! Как тебе удалось выяснить?
Он немного помялся:
— Только не говори Энджи. Мне пришлось пообещать Шайрин, что я свожу ее на уик-энд в Париж. Вместе с ее мамочкой.
— Ну, Макс, ты даешь!
— Все это хорошо, — заметила немного позже Шарлотта, — но как нам сделать так, чтобы дедушка всему этому поверил?
— Придется попросить мою маленькую птичку немного попеть. Ей он поверит.
— С чего бы это?
— Просто потому, что она не понимает истинного значения того, о чем говорит.
— А как тебе удастся заставить ее разговориться?
— Есть у меня одна идейка, — ответил Макс.
Шарлотта сидела и слушала, как Макс разговаривал по телефону с Джейком Джозефом. Макс уговаривал Джейка найти для Шайрин место маклера, помощника маклера, кого угодно, пусть даже всего только на неделю, обещая, что если Джейк сумеет это сделать, то он, Макс, будет готов ради него на что угодно, абсолютно на все, чего Джейк потом ни пожелает.
— Она не дура, — все время повторял Макс, — она очень неплохо соображает. У нее может даже очень хорошо пойти такая работа. Черт возьми, Джейк, от этого сейчас зависит все. Я потом по гроб жизни буду тебе обязан. Вложу все свои деньги только в «Мортонс». Добьюсь для тебя членства в клубе «Амбассадор». Свожу тебя в Париж вместе с Шайрин и ее мамочкой. Ну пожалуйста. Ради нашей дружбы. Перестань упрямиться, черт тебя подери, я же знаю, что ты можешь это сделать!
Наконец, после тридцати подобных увещеваний, Макс вдруг широко улыбнулся в трубку.
