Пенни Винченци - Греховные радости
Шарлотта и Макс потратили на составление письма (которое должно было пойти за подписью Шарлотты) несколько часов, стараясь, чтобы текст его звучал убедительно, но не безапелляционно; чтобы он был пронизан чувством обеспокоенности, но не производил впечатления истерического; чтобы он содержал в себе упрек по адресу Фредди и Чака, но ничего бы им не инкриминировал. Закончили они выражением своей уверенности в том, что Фред, несомненно, не хочет, чтобы его внуки лишились Хартеста всего лишь из-за очевидных административных недоразумений.
— Надеюсь, теперь все будет в порядке, — нервно проговорила Шарлотта, когда они наконец отправили факс.
— Наверняка, — согласился Макс.
Но ничего подобного не случилось. Фред прислал им в ответ крайне сердитое послание, где обвинял Шарлотту в том, что она страдает паранойей, Александра — в полной неспособности вести дела («Я его предупреждал, когда он приезжал ко мне, что надо наконец навести во всем порядок») и всех их вместе — в нытье и лицемерии. «Если вы действительно так озабочены тем, чтобы сохранить свой дом, то почему бы вам наконец не сделать то, что следовало сделать уже много лет назад, а именно — вести дела так, чтобы дом сам оправдывал свое существование. Передайте его в общественную собственность. Я поручил Крису Хиллу и правлению, чтобы они этим занялись в мое отсутствие. Уверен, они не допустят, чтобы вы оказались на улице. Дайте мне возможность спокойно провести оставшуюся часть отпуска».
— О боже, — ахнула Шарлотта.
— Вот черт! — выругался Макс.
Георгина разрыдалась.
— Чего я не могу понять, — говорила Шарлотта, — так это того, почему дедушка ведет себя так по-макиавеллиевски. Ему-то самому что во всем этом нужно, господи? Почему он хочет сделать так, чтобы Хартест пошел с торгов?
— Мне кажется, — медленно произнесла Энджи, — что он просто не любит Александра. По-моему, он подозревает, что Вирджиния была с ним несчастна, а кроме того, я думаю, что вся эта ситуация вокруг Хартеста — то, что Александр отказывается передать его в общественное владение, настаивает на том, чтобы дом оставался родовым гнездом, когда на самом деле у него нет средств этот дом содержать, — все это просто приводит Фреда в ярость. Малыш рассказывал мне, что Фред был вне себя, когда Александр попросил у него денег на крышу и на перекладку стен. Он еще тогда говорил Александру, что от дома надо избавляться. Александр отказался, просто категорически, наотрез отказался, и все, и между ними произошел тогда крупный скандал. Для меня до сих пор тайна, почему дедушка в конце концов все-таки уступил ему.
— Хотел бы я это знать. — Макс яростно молотил воздух кулаком, словно боксерскую грушу. — И хотел бы я раньше знать, что это чертово имение заложено. Я даже не думал о такой возможности, ни на секунду не допускал ее.
— Никто не думал, — ответила Энджи. — Даже Малыш считал, что Фред просто дал Александру эту сумму. Из-за Вирджинии. Она тогда так переживала, что даже снова запила из-за этого.
— Гнусный старый мерзавец, — процедил Макс.
Чак Дрю заявил Максу, что у него есть покупатель на Хартест.
— Платит наличными. Мой клиент, мистер Аль-Фабах. Он себе подыскивает что-нибудь в Англии. Уже давно этим занимается и считает, что Хартест подошел бы ему идеально. Я даже собирался позвонить твоему отцу и договориться с ним о том, чтобы мистер Аль-Фабах в этот уик-энд заехал бы посмотреть. У него уже есть интересные планы в отношении этого имения.
Макс представил себе Хартест. Он вспомнил, как необыкновенно удачно стоит дом, в самом центре окружающего его парка, словно в центре маленького, защищенного и спрятанного от внешнего мира королевства. Вспомнил, как много раз сам он стоял на холме, у начала Большой аллеи, смотрел оттуда вниз, на дом, и воспринимал это как нечто данное, само собой разумеющееся, просто как дом, место, где живешь, где о тебе заботятся, куда можно привести друзей, чтобы похвастать перед ними, — и ему вдруг стало бесконечно стыдно. Макс как будто бы увидел свой дом заново: вспомнил, как именно он стоит, словно выгравированный на фоне окружающего его неба; какой он изысканный, грациозный, как будто приглашающий зайти в него; выдержанный в идеальных пропорциях, с ведущими ко входу широкими ступенями изящно изгибающейся парадной лестницы, с высокими окнами, с колоннами вдоль фасада, с большим куполом над Ротондой, словно бы устремленным прямо в небо; Макс вспомнил парк с пасущимися в нем многочисленными оленями, вспомнил черных и белых лебедей на озере, вспомнил их родовое знамя — голубой стяг с изображенной на нем головой взрослого оленя, вспомнил, как этот стяг полощется на ветру высоко над деревьями. Вспомнил ту тишину, прохладу и спокойствие, которые охватывают, стоит только открыть высокие парадные двери и войти в дом; вспомнил Ротонду с ее парящей лестницей и вдруг совершенно живо, ясно и отчетливо увидел, как по этой лестнице ему навстречу с улыбкой спускается мама; вспомнил, как сам он, возвращаясь из школы, взбегал по этой лестнице, мчался дальше по коридору, а потом, уже по другой лестнице, взлетал наверх, в их детские, к Няне, вспомнил, как оказался однажды вместе с Александром в оружейной комнате — тогда это была самая любимая его комната во всем доме, маленькая, темная, пропахшая кожей, деревом, собаками, да, это было как раз в тот день, когда ему исполнилось двенадцать лет и Александр тогда подарил ему первое в его жизни настоящее ружье. Макс вспомнил приемы, что устраивались в Хартесте: ужины для огромного числа гостей, летние приемы в саду, танцевальные вечера, дружеские обеды после охоты, просто разные встречи, и всегда дом служил для них не только великолепным фоном, но был подлинным прибежищем английской сельской жизни с ее мягким, неторопливым, веками не меняющимся ритмом. Вспомнил Макс и Аль-Фабаха во всей его безграничной вульгарности: с этими его облаченными в черные балахоны, похожими на ворон женами, с его проститутками в духах и туалетах от Шанель, с его непременными длинными лимузинами, телохранителями, золотыми кольцами на пальцах, с его тускло поблескивающими маленькими черными глазками; Макс подумал о том, что этот вот человек наложит свою лапу на Хартест, переедет туда и станет там жить, и ему стало физически плохо. И тогда Макс впервые посмотрел на Хартест теми же глазами, какими смотрел на свое имение Александр: впервые увидел в нем нечто бесконечно ценное, бесконечно для себя дорогое, нечто такое, что необходимо любой ценой защищать от всех посягательств.
— Надо как-то положить всему этому конец, — решительно сказал он Шарлотте. — Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать. Наверняка есть кто-то, кто мог бы нам помочь.
