Анна Берсенева - Полет над разлукой
Сказав это, Аля испугалась, что он сейчас предложит отсыпаться у него и надо будет снова что-то объяснять, как-то отговариваться… Но он сказал коротко:
– Сейчас принесу одежду.
Одеваясь, Аля взглянула в зеркало и снова вспомнила об ожерелье. Когда она не видела его, то и не чувствовала на себе – так естественно оно обвилось вокруг шеи.
Рома ждал ее в прихожей – тоже одетый, уже снимая с вешалки свое фиолетовое пальто.
– А ты куда? – воскликнула Аля. – Нет уж, это лишнее, Ромочка, правда! Ночь из-за меня не спал, утро не отдыхал, а теперь еще – доставка на дом? – Заметив его протестующий жест, она твердо добавила: – Здесь же Мичуринский рядом и проспект Вернадского, машин полно. И светло уже, волноваться не о чем. Я одна доеду, Рома, останься, пожалуйста.
Он снова послушался, повесил пальто обратно на вешалку.
– Тогда ты мне позвони, как доедешь, – попросил он. – Мало ли что светло…
– Позвоню, – кивнула Аля. – Спасибо! И за подарок…
Она помедлила у двери, ожидая, что он ее поцелует, уже смирившись с этим и готовясь ответить ему так, как хотела ответить – ласково и спокойно. Но он стоял у вешалки и смотрел на нее все тем же взглядом, который ей теперь не хотелось называть ни собачьим, ни телячьим.
Вздохнув под этим взглядом, Аля открыла дверь и вышла на лестницу.
Уже возле своего дома, когда она открывала подъезд, наугад нажимая кнопки по Роминому рецепту – какие нажмутся, – Аля вдруг поняла, почему первым чувством после близости было чувство вины перед ним.
«Да я же просто использовала его, – с отвращением к себе подумала она. – Мне захотелось мужчину, он оказался рядом, он не был мне противен – и я его использовала, чтобы получить удовольствие. Он не мешал мне получать от него удовольствие, и только этим мне понравился. Господи, до чего я дошла!»
Ей было так стыдно, как может быть стыдно подростку, которого застали за неприличным занятием. Она никогда не относилась к мужчинам как к предметам – как, она знала, относилось к ним большинство ее однокурсниц и знакомых женщин. Еще совсем недавно она и представить не могла, что можно вот так получать удовольствие – ничего не чувствуя, не замирая сердцем; торопливая связь с Родькой это подтвердила. А теперь оказалось, что ей этого вполне достаточно…
«Я просто не способна любить, – с отчаянием подумала Аля. – Бывают же такие женщины, которые не способны… Кого я любила – да никого! Влюбилась в Илью, потому что маленькая была, глупая, поразил воображение взрослый мужчина. Никого я не способна любить, даже этого Рому, который глаз с меня не сводит. Даже он мне в лучшем случае не противен!»
И тут же еще одна мысль, неожиданная и ясная, пришла ей в голову…
«Надо выйти за него замуж, – подумала Аля. – Если это правда – то, что я о себе поняла, – то надо выйти замуж за Рому. Он меня любит – похоже, действительно любит. Ну, влюбился, бывает же такое, наверное. Он не подонок, не станет гнуть меня под себя и претензий особенных предъявлять не станет, это же видно. И это очень много, очень! Таких мужчин совсем мало, да их нет почти. А я не могу всю жизнь работать официанткой, я актрисой хочу быть, жить без этого не могу, от денег ради этого отказалась, от всего ради этого откажусь… Надо выйти за него замуж!»
Она даже огляделась, как будто прямо сейчас надо было куда-то идти. Но Ромы поблизости не было. Аля открыла наконец подъезд. С недавних пор лифт стал вызываться только на второй этаж, и она пошла вверх по лестнице. Весь дом еще спал после новогодней ночи, шаги ее одиноко звучали в гулком подъезде, и в такт шагам мерно сменяли друг друга мысли о будущем.
«Почему я думаю об этом так холодно? – спрашивала себя Аля. – А вот потому, – сама себе отвечала она. – Потому что ты не умеешь любить, тебе этого не дано. Что ж, бывают увечья и похуже! Что же ты ему предложишь, раз не умеешь? – мелькало в голове. – А я предложу ему себя – всю ту часть себя, которая может кому-то принадлежать. А больше ему и не надо… И для него даже лучше будет, что я не способна на любовь: я изменять ему не буду. А с ним мне хорошо, он довольно чуткий и обо мне думает в постели, ему самому нравится делать так, чтобы мне было хорошо. Это эгоизм, конечно, но ведь я ничего не скрываю от него, и он не против».
Мысли набегали помимо ее воли, но она все-таки попыталась одернуть себя.
«Да что это я? – подумала Аля. – Замуж, в постели… Ну, предложил – мало ли что ляпнешь сгоряча! И предложил-то как-то обиняками. И почему он все-таки не женат до сих пор? Эти разговоры про то, что не встретил… Как-то слишком уж красиво!»
Но, уговаривая себя, Аля понимала, что так все и есть, как он сказал, и что завтра он повторит свое предложение, а жизнь ее до завтра не изменится, и все эти мысли при встрече с ним вернутся снова.
Глава 10
«Картошка» не давалась ей никак. После двух месяцев репетиций Аля решила, что эта сцена и не получится у нее никогда – а значит, она не будет играть Марину.
Она пыталась прочитать свое будущее по лицу Карталова – но, как всегда, безуспешно. Даже в минуты самого большого душевного расположения к ней он умел сохранять дистанцию, и тем более сохранял ее сейчас, когда Але так явно не давалась ее первая роль в Театре на Хитровке.
Карталов приглашал ее к себе в кабинет и объяснял – то терпеливо, то страстно. Аля была уверена, что правильно понимает его.
– Пойми, ведь этот монолог – бред наяву. – Он закуривал, тут же вспоминал, что курить ему нельзя, и гасил сигарету в пепельнице, чтобы через пять минут закурить новую. – Марина живет совсем в другой реальности, чем все, кто ее окружают. Она человек, способный создать собственную реальность, и она это делает. А наяву она может делать что угодно: курить, стирать, печь мерзлую картошку… «Мир ловил меня, да не поймал!» Приходилось тебе слышать эти слова? Аля, я не верю, будто ты не понимаешь, как это происходит!
Конечно, она понимала. Да она сама жила сейчас совсем в другой реальности, чем окружавшие ее люди. Жизнь за стенами театра казалась ей призрачной, несуществующей. А ведь в той жизни она ходила, говорила, принимала заказы у мыдлонов, отсчитывала сдачу и вытряхивала пепельницы…
Но одно дело – понимать, чувствовать, и совсем другое – показать свои чувства, сделать их понятными для зрителя. Этого она не умела, и чем дальше, тем больше отчаивалась научиться.
Прежде, играя в учебных спектаклях, Аля больше всего любила сценические репетиции. Это было самое большое, самое неназываемое счастье, которое она знала в жизни: выйти на сцену, увидеть множество глаз в зале, в которые боишься и хочешь смотреть… Она чувствовала каждый сантиметр сценического пространства, она сама сливалась с ним, и двигаться в нем ей было легче, чем рыбе в воде.
