Ева Модиньяни - Миланская роза
— Ах, мама, будь у вас побольше соображения, вы никогда не отдали бы меня в монастырь. Вы сделали свою дочь на всю жизнь несчастной.
— Да я-то думала, что правильно делаю, — призналась смущенная бабушка. — Ты же хромоножка, кто тебя замуж взял бы? А в доме брата, с такой невесткой, житье не сладкое. Прости меня, доченька.
— Знаю, знаю, мама. Знаю, в миру тяжело, но вы не представляете, как страдают в монастыре.
Как ни прославляла монастырскую жизнь Алина, мир не снисходил в измученную душу девочки.
И в этот летний вечер, стоя на коленях перед образом в родительской спальне, Роза отказалась повторять слова матери.
— Не буду, не буду повторять, — упрямо твердила девочка. — И, клянусь, никогда не стану монахиней.
Ошеломленная Алина вгляделась в решительное лицо дочери.
— Грех порождает грех, — произнесла женщина скорее для себя, чем для девочки.
Если бы Алина зачала дочь в богобоязненном страхе, а не в безумии наслаждения, Роза бы не выросла такой. Алину охватило бешенство. Кровь пульсировала у нее в висках, и болезненная тьма замутила разум.
— Не буду монахиней! — твердо заявила Роза.
Алина попыталась сменить тон:
— Ты делаешь больно Христу!
— Пусть лучше ему будет больно, а не мне, — возразила дочь.
— Богохульствуешь! — взорвалась Алина.
— Я говорю то, что думаю!
Роза выдержала тяжелый взгляд матери.
— Господь накажет тебя, — пригрозила Алина.
— Я и так наказана.
Роза вспомнила об Анджело, сбежавшем из дому в тринадцать лет. Но ей сейчас только семь. И куда она пойдет? Ее удерживали в семье вовсе не страх перед неизвестностью или детская слабость. Нет, она останется в «Фаворите», как бы ее ни унижали. Ей надо дождаться письма от Анджело. Роза теперь научилась писать, значит, скоро ее старший брат, единственный, кто давал ей любовь и защиту, появится на дороге к дому. Она бросится навстречу к Анджело, а он раскинет руки, и в его объятиях она наконец обретет покой.
— Вон отсюда! — крикнула мать и жестом ангела отмщения указала дочери на дверь.
Роза встала, пошатываясь, так у нее болели колени и затекли ноги. Неуверенным шагом она двинулась к двери.
Алина не произнесла ни слова. Она смотрела, как дочь переступила через порог, словно Роза входила в геенну огненную, навеки заклейменная грехом. Ужас, ужас за себя и за дочь объял Алину. Оставшись одна, женщина рухнула на колени.
— Мария, Пресвятая Дева, — взмолилась она. — Ты сама мать, просвети меня! Как мне изгнать дьявола из души дочери? Алине пришло в голову привязать девочку к миртовому кусту перед статуей Мадонны, на шее которой блестело серебряное ожерелье. Мать думала, что действует по велению Пресвятой Девы, на самом же деле Алина была одержима собственными навязчивыми идеями.
— Будешь оставаться привязанной весь день, — заявила она дочери. — С рассвета до заката, всю неделю. До тех пор, пока не покаешься в грехах. До тех пор, пока не попросишь Мадонну, чтобы она смилостивилась и позволила тебе стать монахиней.
Иньяцио Дуньяни не стал вмешиваться: для девочки урок скромности не помешает, хотя, конечно, обошлась мать с Розой жестоко. Да и то сказать, характер у девчонки просто невыносимый, наказать ее стоило. Кроме того, Иньяцио не хотелось ссориться с женой. Ивецио и Клементе восприняли наказание Розы как новое развлечение. Они играли с Алиной, как кошки с мышкой. Стоило матери отвернуться, как мальчики тут же мчались развлекать Розу.
Малышка оставалась одна только в послеполуденные часы, когда все в доме предавались сну, а Клементе было запрещено приближаться к хозяйскому жилью. На третий день, как раз во время дневного отдыха, Роза задремала в тени миртового куста. Но спала она чутко, и ее разбудили какие-то звуки: легкий звон, чуть слышный шорох, так непохожий на неумолчное стрекотание цикад, наполнявшее раскаленный воздух.
Роза открыла глаза, притаилась под кустом и увидела молоденькую цыганку в разноцветных лохмотьях. Цыганочка осторожно выдавила стекло, прикрывавшее статую Мадонны, и сняла серебряное ожерелье. Сквозь заостренные, как меч, листья ирисов девочка смотрела, как цыганка прячет в кармане украшение, на мгновение сверкнувшее в солнечных лучах. Потом похитительница быстро преклонила колени, осенила себя крестом и бесшумно, словно она не шла, а летела по воздуху, понеслась по тропинке прочь.
Роза вполне могла позвать на помощь или просто выглянуть из-под кустов и спугнуть воровку. Но она не сделала ничего, чтобы остановить святотатственную кражу, причем девочка и сама не понимала, почему так поступила. Однако она успела разглядеть цыганку, и детская память Розы навеки запечатлела резко очерченный профиль, волосы цвета старого золота, личико с высокими скулами, светлые и прозрачные, как родниковая вода, глаза, порывистую грацию дикого животного.
Роза разглядела вдалеке, в золотистом свете солнца, цыганский табор, двигавшийся по дороге и исчезнувший за поворотом. За раскрашенной бело-голубой кибиткой шагали две женщины с детьми на руках. Их нагнала цыганочка-воровка. Роза сразу решила, что дети — краденые. Ведь прекрасно известно — цыгане крадут и детей.
— Святотатство! — взвизгнула Алина, бросившись на колени и в молитвенном жесте воздев к небу руки.
Роза глядела на мать бесстрастно, не испытывая ни малейшего волнения. В душе у девочки воцарилось безграничное спокойствие. Цыганка, казалось, расплатилась с матерью за ту обиду, что лишила Розу радостей, принадлежавших девочке по праву.
Тут как раз подъехал на тележке Иньяцио. Он осторожно натянул поводья и остановился у решетки сада.
— Что случилось? — спросил он, обращаясь к жене, преклонившей колени на дорожке.
— Воры, — спокойно объяснила Роза, высунувшись из-за миртового куста.
— Что украли? — встревожился отец.
— Украли серебряное ожерелье, — ответила девочка.
Ни за что в жизни она бы не призналась, что видела воровку.
— Твое ожерелье? — изумился Иньяцио.
— Не мое, ожерелье Мадонны, — возразила Роза.
— Святотатство! — завопила Алина и, поднявшись с колен, бросилась к мужу.
— Хватит комедий! — оборвал ее Иньяцио.
— Святотатственная кража для тебя комедия? — возмутилась Алина.
— Не кража, а твои вопли — комедия, — уточнил муж.
Он отдал поводья работнику и двинулся вместе с Алиной к дому.
— А тебе не пришло в голову, что воры могли напасть на Розу? — с упреком спросил он жену.
Нет, об этом мать не подумала, вся охваченная праведным гневом.
— Ничего с ней не случилось, — холодно заметила Алина.
