Михаил Грушевский - 50 оттенков блондина
Заяц без ушей
На этот раз я поставил рекорд: прожил вне состояния влюбленности почти год. И когда былые бури и страдания стали забываться, мы с другом пошли в кафе. У нас была старинная игра-забава: мы располагались на летней веранде, мимо которой шла толпа. И представляли себя зрителями в театральной ложе, а прохожих – актерами. Некоторые смешили до слез. Эта невинная игра могла продолжаться часами. Но в этот раз одна из проходивших девушек посмотрела на меня, улыбнулась, неловко оступилась и… упала. Через мгновение я подхватил ее и усадил за наш столик. Через пять минут Света смущенно пила минералку. Через шесть минут мы узнали, что она очень плохо видит, линзы носить не может, а очки ей не идут. «Кто же вас выпустил из дома?» – вырвалось у меня. «Никто, я живу одна!» Мы стали встречаться, и я испытывал совершенно новые ощущения. Пожалуй, впервые рядом была женщина, которая нуждалась во мне ежеминутно.
Света была художницей. Несмотря на катастрофически слабое зрение, рисовала она здорово. Я никогда не брался судить об искусстве, но ее работы завораживали. Она дела ла огромные абстракции обыкновенными гелевыми ручками. Света работала стоя, при помощи гигантской лупы и сильнейших светильников. На одну картину у девушки уходил месяц. В промежутках мы гуляли и насла ждались друг другом. Как-то она долго меня рассматривала, а потом рассмеялась: «Если затею рисовать твой портрет, это будет очень просто! Ты похож на зайца без ушей! »
Моя новая знакомая, как и большинство людей искусства, была тщеславна. Она мечтала прославиться, ей хотелось устроить выставку за границей. «Вот бы поехать в кругосветное путешествие и посмотреть мир! Хотя в моем случае слово „посмотреть“ малоуместно…» – и она грустно улыбалась. А иногда мы сидели у большого камина (Света жила на родительской даче), и я рассказывал ей о какой-ни будь стране, в которой побывал. Вот так Света стала «ездить» по миру, а потом и рисовать его. Особенно ей понравились рассказы о Нью-Йорке – людях, небоскребах, парках и музеях. Когда Света узнала о галерее Гуггенхайма, где проходят выставки современного искусства, она просто зарыдала: «Ты представляешь, каково мне сознавать, что моих картин этот город никогда не увидит?»
И она стала рисовать американскую мечту. А я решил организовать Светину выставку в Америке.
Серия необычных портретов Нью-Йорка в Светином исполнении была почти закончена, когда случилась беда. Света не звонила мне день, два, я забеспокоился и поехал к ней. Дверь дачи была, слава богу, открыта. Такого беспорядка я еще не видел – Светлана была девушкой довольно-таки аккуратной. Но на сей раз в комнатах все было перевернуто. Я решил, что дом обокрали в отсутствие хозяйки, и медленно двинулся вперед. На большой веранде, где Света обычно работала, все было раскидано – картины, бумаги, мольберт. В углу, в большом плетеном кресле, сидела моя подруга. Она была в странном состоянии – то ли пьяна, то ли не в себе. Я огляделся. Слава богу, упаковок от таблеток нигде не было видно. Я отнес Свету в ванну и попытался привести в чувство. Она, казалось, меня не узнавала: «Кто это? Миша, ты?» Кто ж еще? Я чертыхнулся и пошел искать очки. Надел девушке на нос, но она лишь усмехнулась: «Дурачок, они мне больше не нужны!» Я с замиранием сердца слушал рассказ Светы. Ей стало совсем трудно работать, и она обратилась к врачу. В ходе обследования выяснилось, что у девушки началось отслоение сетчатки и ей грозит полная потеря зрения. Работать категорически нельзя. И нервы Светы сдали. Она вернулась домой, устроила полный раскордаж и напилась. «Думала, что до смерти. Прости!» Она заплакала…
Я оцепенел. Ведь я привез Свете радостную весть: сегодня пришло письмо от американского друга. Он нашел организацию, которая заинтересовалась пейзажами девушки. Выставку хотели открыть через два месяца. Света не выказала особой радости, ведь не все картины были закончены. Она решила о них забыть. А я тайно от девушки отправил несколько работ в Нью-Йорк и подробно изложил в приложенном письме обстоятельства болезни художницы.
После этого жизнь стала иной. Я переехал к Свете. Полдня мы проводили в парке, где я «выгуливал» подругу, крепко держа ее под руку. Вторая половина дня проходила в клиниках и лабораториях. Мы искали любую возможность – не вернуть зрение, а хотя бы предотвратить ухудшение. Но ничего не получалось.
Шли месяцы. Пришли вести из Америки. Все газеты пестрели заголовками о женщине-инвалиде. Странные пейзажи полуслепой девушки стали пользоваться невероятной популярностью. К письму прилагался чек на сумму, которая впервые за долгое время заставила девушку улыбнуться: «Вот здорово! Какой ты молодец! Да и я себя чувствую не такой уж неполноценной!» Вскоре мы купили машину, я превратился в Светиного водителя, а она уже поговаривала о том, что вторую выставку хорошо бы сделать в Париже. В Америке был найден врач, который пообещал восстановить зрение подруги. Света решила лететь туда одна. Меня не отпускали дела, да и денег было маловато.
Через неделю раздался звонок. Света звонила из Нью-Йорка. Ее слова телеграфными обрывками отпечатались в моей памяти. ЧУДО-ДОКТОР ГОТОВИТ ЕЕ К ОПЕРАЦИИ. ОНА В НЕГО ВЛЮБИЛАСЬ. И тогда я позволил ей сделать последнее, что еще не было со мной сделано. Я разрешил ей бросить меня и уйти к другому. «К тому же, – успокаивал я себя, – он врач, и так будет лучше для нее». Она была счастлива, как же – популярная художница, рядом любящий человек, врач, американец! Мелкие неприятности вроде расставания со мной и временной слепоты Светой уже в расчет не принимались… Комплекс был снят. Женщина-инвалид, которая уходит от одного мужчины к другому, становится в собственных глазах практически здоровой: «Ведь я и это могу!» Напоследок она пообещала, что никогда меня не забудет. «Почему ты молчишь?» Я по обыкновению плакал и любил ее в этот момент, как никогда…
Правду я по традиции узнал не сразу. Через несколько лет мой знакомый Роман приехал домой на побывку из Нью-Йорка. Я знал, что в Америке они со Светой иногда общаются, и поспешил в гости, желая узнать новости о бывшей подруге. Роман сел напротив и с ходу огорошил: «Она неплохо видит, карьера сложилась, а вот личной жизни – никакой! Русскому в Америке трудно найти пару. Светка, по-моему, тебя до сих пор любит». Я недоуменно спросил, куда делся влюбленный в нее доктор-американец. «Да ты что, поверил в эту сказку? Она же ее специально для тебя сочинила! Светка решила тебя освободить, чтобы не мучить! Она хотела, чтобы ты начал новую жизнь. А ее доктору было семьдесят пять лет! Какая любовь?» Я почувствовал себя простофилей. Зайцем без ушей – так меня когда-то называла Света.
