Галина Артемьева - Пуговица
Мать с гордостью смотрела на своих детей.
А чем она, интересно, гордилась? Рыся тогда постеснялась спросить. Не хотела настроение портить. Тем более отец трезвый рядом сидел, улыбался лучезарно. Зачем же искажать редкий момент семейного покоя? Трудно на такое решиться.
И складывалось после разглядывания фотографий широкомасштабное полотно подлинного бедствия: не получалось в обществе создавать крепкие и счастливые семьи. Что-то сломалось, закончилось. Видимо, сказывалась все-таки нехватка энергетических семейных ресурсов.
Вывод напрашивался один — недополучившие светлой родительской энергии дети оказывались поголовными энергетическими инвалидами. Но если физический недостаток виден сразу, то подобного рода инвалидов поди еще отличи от тех редких экземпляров, что выросли, получив от родителей необходимую силу.
И вот, создав свою семью, энергетические инвалиды не умели и не хотели обмениваться чистой силой. Им нужны были вливания другого порядка: тяжелая энергия, рождающаяся в результате скандалов, ссор, слез, отчаяния. Сказать, что, насытившись, они делались гладкими и довольными, нельзя. Они, естественно, чувствовали большой дискомфорт. Но по-другому у них не получалось, ибо патологические процессы зашли слишком далеко и прочно укоренились.
И все это свершалось в масштабах почти всего человечества, если уж детально анализировать. Но общечеловеческие категории не освобождают от боли отдельные, микроскопические составляющие. И, даже все поняв, облегчения при этом не испытываешь.
Как бы там ни было, Рыся именно тогда, проверяя домашнее задание маленького любимого братика, поняла, что семья их подошла к некоей решающей черте.
18. Пора поставить точку
Держа в руках «Распорядок дня ученика 2-го «Б» класса» как свидетельство уже совершенного и планируемого на многие годы вперед преступления, старшая сестра пошла в комнату матери. Из-за двери, как обычно, доносился стук пишущей машинки — мать, как заведенная, переводила очередной детектив. Их стали издавать все, кому не лень, что давало хорошие заработки. И, кроме того, отвлекало от мерзостей быта. «Свинцовых мерзостей жизни», как точно выразился когда-то еще Максим Горький.
Мерзости расхлебывать полагалось Рысе и Птиче.
Дочь вошла. Мать, не отрываясь от переводимого наспех текста, спросила:
— Что-то у вас случилось, Рысенька?
— Мне кажется, это не у нас, мам, случилось, а у тебя прежде всего, — зло возразила девушка.
Мама взглянула на нее. Рассеянно, мельком. Ей не терпелось снова погрузиться в работу. Трудовой ритм сбивать нельзя было ни под каким видом.
— На, смотри, читай. И читай внимательно! Если ты сейчас не вникнешь, я обещаю — уйду из дому. Мое терпение кончилось, поняла?
Ляля взяла красочный труд своего младшенького.
Прочитала.
Вникла.
— Ужас, — проговорила она слабым голосом. — Докатились. И что делать?
— Делать? — переспросила Рыся. — А что нам всем делать? Жизни же нет никакой. Это не шутки. Я через год обязательно уйду. Куда угодно. Ты просто сама подумай, что надо делать.
— Я думала. Надо разводиться, да? — по-детски беспомощно выговорила мама.
— Это тебе решать. Перечитай еще раз. Ребенок пишет: «Я устал». Как тебе кажется, он один устал? Мы тоже люди, мы тоже устали.
— Я тоже устала, — покорно повторила мама. — Я уже сама собиралась. Сил моих нет больше. Так ты советуешь?..
— Как я могу советовать, мам? Решать тебе. Кто у нас взрослый?
Последний вопрос был совсем не праздным. Иной раз Рысе казалось, что она взрослее своей мамы, что мама законсервировалась в своей юности, осталась в том времени со всеми тогдашними идеальными установками, правилами, принципами, желаниями и нерешительностью.
Дочь не ожидала, что разговор этот что-то изменит. Ей хотелось как-то встряхнуть мать, обратить ее внимание на то, как тяжко им живется. На большее она и не надеялась. Но, очевидно, за годы жизни в настоящем и постоянном напряжении накопилась у Ляли критическая масса горя.
Она действительно отправилась в суд и подала заявление о разводе. Естественно, при таком количестве детей и при таком количестве совместно прожитых лет судья назначила повторную встречу. Она хотела, чтобы супруги пришли вдвоем.
Ляля сообщила дома Артему, что ходила в суд и что им велено явиться вместе. Муж был трезв, поэтому опечалился, просил хорошенько подумать, в миллионный раз обещал исправиться, заверял, что все понимает, что постарается…
В назначенный день и час они явились на беседу к судье. Артем выглядел замечательно, мило шутил.
— Может быть, передумаете? — спросила очарованная его мужским обаянием судья и назначила еще три месяца испытательного срока.
— Ну, если за эти три месяца все пойдет не так, как шло семнадцать лет, я передумаю, — все еще надеясь непонятно на что, заявила Ляля.
— Я обещаю! Вот увидите, — убедительно улыбаясь, с облегчением заверил Артем.
Конечно, как и следовало ожидать, они за три месяца много чего увидели.
Он даже несколько раз надолго пропадал, сводя всех домашних с ума, заставляя обзванивать больницы, морги, выясняя, не попадал ли к ним такой-то…
Если говорить о переменах, то они произошли. К худшему.
Так что ничего, кроме развода, не оставалось.
И он свершился.
Артем ушел. Просил разрешение навещать детей. Но пропал так, что найти его не получалось. Бывшая свекровь вроде «не знала», где обитает ее сын.
Потом все же выяснилось, что обитает он у женщины, с которой у них даже ребенок имеется! Младше Пика. Но ненамного.
Женщины большой страны мечтали о счастье. И главное счастье в их представлении заключалось в наличии мужчины рядом. Пусть хоть иногда. Если в прежние времена жена и дети казались серьезным препятствием для любви и близких отношений с приглянувшимся объектом, то уже во времена Рысиной юности все изменилось кардинально. Формула возникла такая: хочу — беру. А там разберемся.
Так что их папа так себя вел, вероятно, из-за головокружительного ощущения собственной востребованности. И Лялю обличал при детях в «легком поведении» благодаря своим собственным подвигам на ниве плотских утех.
А как красиво декламировал когда-то: «Я кончился, а ты жива!»
Впрочем, как ни страшно в этом признаться, без отца семья вздохнула с облегчением. Не сразу, но перестали жить в ожидании скандалов, перестали заниматься поисками пропавшего. Зажили спокойно и удивились: неужели такое возможно?
И как-то, болтая по старой привычке в своем убежище втроем, сестры и Денька уже теперь вполне по-взрослому решили никогда не заводить собственные семьи. Резоны приводились вполне понятные: а вдруг вторая половина запьет и еще к тому же начнет изменять?
