Арина Холина - Законы высшего общества
Обоям Галя, мягко говоря, удивилась — это ведь мрачно, темно и как-то «не так»… Идеальное жилище представлялось ей помесью пятизвездочных турецких гостиниц и салона красоты «Франк Провост», в котором она стриглась с тех пор, как стала замужней дамой.
Она была уверена, что нежно-персиковые стены, бежевые драпировки на окнах, новая, а не неудобная антикварная мебель в светлой гамме, настоящий домашний кинотеатр — не только ее мечта, но и Максима.
— Об этом даже речи быть не может! — отрезал Максим, когда она затащила его в салон штор и вцепилась в нечто золотистое, с массивными кистями.
И он просто ушел из магазина. А потом еще долго мыл дома руки, чтобы смыть эту гадость.
Галя действительно старалась его понять. Привыкнуть к атмосфере двадцатых годов XIX века в его квартире — этот дух никто особенно не поддерживал, он просто там был. Привыкнуть к тому, что Максим с ужасом оглядывает попугайские наряды с перьями и считает простые шелковые платья сексуальными. Привыкнуть к тому, что он пользуется массивными серебряными приборами — даже когда никто его не видит. Что от ресторанов с оркестром у него портится настроение. Что он не считает номера вроде «о777оо97» признаком социальной значимости.
Правда, наряды с перьями и шторы с золотым орнаментом Галя втайне приобретала — и прятала в Медведкове. На всякий случай.
Глава 12
— Настя!
Настя открыла глаза и увидела Галю.
Галю в странном сарафане, приемном дитяте модной индустрии: нечто холщовое с одной, но жирной, лямкой по диагонали и здоровенной пуговицей — Карлсон чистой воды. Насмотревшись на этот ужас в магазинах, Настя все мечтала увидеть, кто же покупает такое. Вот радость — увидела наконец.
Из-под сарафана гаденького серо-бежевого цвета торчал белый блузон с рукавами-фонариками.
— Привет, — вяло поздоровалась Настя.
Она могла не напрягаться, изображая радушие, — все-таки она сидит в парикмахерском кресле, с шампунем на голове, а ловкие руки мастерицы массируют ее голову.
— Ой, а я не знала, что ты тоже сюда ходишь! — суетилась Галя, которой, наверное, очень хотелось поднять свой рейтинг у несколько обнаглевших от количества знаменитостей мастериц.
Настя назавтра назначила фотосессию для журнала — будет изображать сексапильную полуобнаженную красотку, поэтому она не пошла в VIP-зал, в котором очередь на неделю вперед, а удовольствовалась общим. И вот — сюрприз.
— Как это ты не знала? Разве об этом не писали в последнем «Гламуре»? — поинтересовалась Настя.
— Э-э… — заскрипела мозгами Галя.
— Ладно, я пошутила, — усмехнулась Настя.
— Может, сходим потом пообедать? — предложила нахальная Галя.
— Может.
Занятно. Это что, начало крепкой женской дружбы? Если так, нужно срочно звонить Римме.
В Римме было все странно. Начиная с имени. Последние Риммы вывелись в семидесятых, но ее мама не постеснялась и назвала дочку таким вот никчемным именем, мода на которое умерла, не успев появиться.
Маму это не смущало. Есть ведь люди, оставшиеся в определенном времени. Например, отчим Насти словно нырнул в восьмидесятые да так и не выплыл — бачки, широкие галстуки в крупных огурцах, слаксы, плащи-макинтош… Вещи были новые, дорогие, но прямо-таки из прошлого. А ее подруга, стилистка, словно навечно осталась в девяностых, сохранив пристрастие к неоновым цветам, ботинкам на платформе и панковским стрижкам.
А мама Риммы обустроилась в Серебряном веке — шали, юбки в пол, мундштуки, массивные перстни ручной работы и страсть ко всему необыкновенному — в том числе к имени собственной дочери.
От матери Римма унаследовала фамилию Трипольская, черные глаза и любовь к украшениям.
Настя не могла понять механизм ее популярности: Римма делала преогромные украшения, которые продавала по цене хорошего автомобиля — дороже, чем у «Тиффани», а клиенты отчего-то в очередь становились. У Риммы были салоны в Москве, в Нью-Йорке и Лондоне, она дружила с Мадонной, Хилари Клинтон и с матерью Пэрис Хилтон, но при этом не светилась в глянцевых журналах, рекламу не давала и торжеств в честь новых коллекций не устраивала.
Когда Римма была восемнадцатилетней девушкой невозможной красоты — вьющиеся каштановые волосы ниже талии, эти ее черные, почти без зрачков, глаза и белая прозрачная кожа, — она вышла замуж за итальянца, оказавшегося настоящим аристократом — каким-то там маркизом с родовым дворцом во Флоренции, семейным производством флорентийской мозаики и новейшим заводом автомобильных покрышек.
Маркиз был старше ее на двенадцать лет, и юная Римма появлялась в рекламе покрышек, за что ее полюбили почти все итальянцы — резину она рекламировала в купальнике.
Благодаря маркизу у Риммы появился диплом ювелира, мастерская и связи по всей Италии — особенно близкие с семьей Берлускони.
В Москву Римма вернулась пять лет назад, овдовев — маркиз разбился на машине — и отсудив хорошенькое наследство у благородного семейства. В Москве Римма стала настолько богатой, что даже полюбила ненавистный ей город — она с одинаковой страстью не выносила Нью-Йорк и Москву. За последний год она всего пару раз срывалась в поместье, унаследованное от итальянца.
С Риммой Настя познакомилась в Италии, на съемках у маэстро. Настю Римма сразу же полюбила немного странной, с лесбийскими нотами любовью, но ни разу не выдала ни одного двусмысленного намека. Возможно, все дело в том, что Римма не дружила, а брала в рабство — зачисляла в свиту поклонниц, нахлебников и просто богатых бездельников, которым нечего делать.
Настя тогда была худой, бледной и до того уставшей от каприз маэстро и взбрыков Ильи, что просто не имела сил противиться напору энергичной Риммы, которая всех усаживала в лимузин и возила от Рима до Лигурии по всей Французской Ривьере с заездом в Монако — такой у нее был тогда ритм.
Римме нравилось представлять Настю как русскую актрису, фаворитку маэстро, любоваться ее нерусской тщедушностью, как ей тогда представлялось, модными кругами под глазами — на фоне загорелых пляжных красоток — и некоторой Настиной артистической отрешенностью.
Она кормила Настю омарами, выталкивала ее на пляж, ругалась с маэстро, с которым обращалась так, словно он ее брюзгливый, выживший из ума дедушка, называла Настю Птичкой и заставляла ее кокетничать с какими-то гонщиками, друзьями мужа.
Поначалу Настя Римму возненавидела, пряталась от нее, не отвечала на звонки, но вдруг случилось озарение — она узрела истину. Истина открылась Насте в душевой кабине — невыспавшаяся, уставшая после телефонного скандала с Ильей, Настя лениво терла мочалкой тело и вдруг поняла, что щедрая жизнь предлагает ей удивительные возможности — даром, просто так. Она, типичная русская страдалица, может стать частью совсем другого мира — такого, в котором люди не знают счета деньгам, в котором они окружены всем самым лучшим, мира, в котором все друг друга любят — лишь потому, что не любить — утомительно и скучно, мира, в котором сумасшествия не стесняются, а подчеркивают его, гордятся.
